№00 под библиотеку

[Анонимный Энтерпрайз]

Пинтобиблиотека по запросу анонов из пинтотреда для пинтодел и пинтонужд.

первый тред; второй тред; третий тред

@темы: тексты

Comments

[Гость]

Тредсон/Дэнни-2

Родители Дэнни очень тревожатся за него, хотя стараются это не показывать. "Оливер так Оливер", — говорит отец, когда они остаются наедине. — "Я боялся, что наш сын никогда не найдет себе того, кто мог бы встречаться с ним, не придавая такое значение его... проблеме. После Лизы я почти отчаялся."
В комнате повисает тишина. Неудача с Лизой была слишком болезненной для всех членов семьи.
— Он производит впечатление взрослого и умного человека, — медленно, как будто пробуя слова на вкус, говорит Лючия. — В конце концов, он врач...
— Он всего лишь психиатр, а не офтальмолог.
— Я имею в виду..., — она запинается, — он хорошо понимает, на что идет.
— Брось, они всего лишь начали встречаться. Кто знает, насколько это надолго.
— Все равно, — с волнением отвечает Лючия.

Оливер приходит с Дэнни на все семейные торжества. Он красив, вежлив, по-своему обаятелен, и производит абсолютно положительное впечатление на всех. "Надежный", — говорит про него Мэри. "Очень респектабельный мужчина", — говорит мама. "Наверное, я могу доверить ему... нашего сына", — нахмурившись, говорит отец. "Если бы они знали немного больше про него", — думает Дэнни, когда семья спешит уверить его, что не против их отношений, несмотря на их некоторую... нетрадиционность. "Для нас главное, чтобы ты был счастлив, сынок", — произносит, обнимая его, Анджело.
— Я счастлив, пап, — отвечает Дэнни, и он не кривит душой.

Они начинают встречаться с Оливером вскоре после того, когда Дэнни первый раз целует его. Все происходит очень романтично, в стиле фильмов про любовь, и это даже немного раздражает Тредсона, не любящего условности и штампы. Они сидят вечером на веранде дома, и Дэнни в очередной раз тянется пальцами к его лицу. Оливер закрывает глаза и немного подается вперед для удобства, чувствуя, как его ощупывают, осязают, запоминают. Он спокойно ждет, пока Дэнни скользит пальцами по его щекам, обводит линию бровей, касается губ, обводит подбородок, и в какой-то момент пальцы на губах Тредсона заменяют губы. Дэнни осторожно, но настойчиво касается его поцелуем-прикосновением, потом отодвигается и ждет.
Оливер молчит.
— Я сделал неправильно?.. — произносит Дэнни после минуты тишины. — Я подумал, что...
— Все хорошо, — говорит Тредсон, не давая ему досказать очевидную фразу. — Я рад, что ты сделал это первым.
— Если вы предпочитаете девушек, я все пойму, я сам как бы тоже раньше не думал... — сбивчиво и немного растерянно продолжает он, пытаясь сгладить неловкость немного нервной улыбкой, но останавливается, чувствуя руку Оливера, берущего его пальцы.
— Нет, Дэнни, ты все правильно сделал, — Тредсон наклоняется к нему совсем близко, так, что его дыхание чувствуется на губах. — Я разделяю все, что ты ощущаешь. Ты мне нравишься.
Дэнни пытается еще что-то сказать, но Тредсон целует его, притягивая ближе, и они надолго замолкают, изучая друг друга губами, языками, руками, медленно, нежно, осторожно.
"Он маньяк, — думает Дэнни, — я влюблен в маньяка."

[Гость]

Тредсон/Дэнни-3

Он привык воспринимать Дэнни как смешного, милого, беспомощного и отрицающего свою беспомощность мальчишку.
Когда Дэнни усмехается хитро и непривычно, и опускается на колени перед ним, придерживаясь рукой за ремень его брюк, доктор Тредсон впервые за долгое время не знает, что сказать.
Он стоит посреди своего кабинета, в замешательстве смотря вниз, и чувствует, как на удивление ловкие для незрячего пальцы расстегивают молнию на его брюках. Он хочет сказать "Стой". Он хочет сказать "Я не прошу тебя об этом, не надо, если не хочешь". Он хочет сказать "Дэнни, я не тороплю тебя", но вместо этого громко выдыхает, когда видит, как тот облизывает губы, доставая его член.

Это похоже на сумасшествие. Доктор Тредсон знает, что такое сумасшествие. Стоя посередине своего кабинета, он, запустив пальцы в волосы Дэнни, быстро и сильно, ритмично притягивает его голову к своему паху, заставляя брать свой член в рот глубже и глубже.
Для парня, который не имеет такого опыта, Дэнни офигителен. По крайней мере, он еще ни разу не царапнул его зубами.
Темп ускоряется, от ощущений у Оливера слабеют колени, в голове не остается ни одной связной мысли, а когда он еще раз представляет их со стороны, то сдавленно стонет, содрогается и, кажется, выдирает бедному Дэнни прядь волос, так сильно и судорожно он вцепляется в них.
Наверное, Дэнни хочет отстраниться, но Оливер сейчас сделает что угодно, только не сможет дать ему это сделать. Инстинкты, животная страсть, ни одной мысли в голове — и он приходит в себя только глядя, как Дэнни сглатывает и вытирает рукой губы, на которые неизвестно как попадает все же пара белесых капель.
— Извини, — хрипло говорит Оливер, — извини. Я не сделал тебе больно?
Кровавый Лик внутри него смеется от адской иронии — такой вопрос в его устах звучит по меньшей мере нелепо.
— Все хорошо, — чуть улыбается Дэнни, запрокидывая голову к нему. — Тебе понравилось? — его лукавая улыбка снимает тревогу Тредсона и возвращает чувство странности и возбуждающести происходящего.
Вместо ответа Тредсон треплет его волосы, сильно, ласково и властно, и, опустившись на колени рядом, целует в губы. Притягивает за шею, так, как не притягивал — вернее, не хотел этого делать — никого.
Он ни с кем никогда не целовался на ковре своего кабинета, стоя на коленях.

Насколько спокоен и уверен доктор Тредсон — настолько же изломан и изуродован Кровавый Лик. Дэнни хорошо ощущает эту разницу. Он обхватывает его, сжимает в объятиях — а объятия у Дэнни крепкие — и, не замолкая, шепчет ему "Оливер, что ты, ну что ты, Оливер, пожалуйста", и чувствует, как тот каменно напряжен.
— Как все, — выдыхает Кровавый Лик, и от этой мысли Дэнни чувствует нереальность происходящего, — она оказалась как все, и я...
Дэнни даже не пытается анализировать это. Он не думает, не вдумывается, он просто помогает. Господи, он помогает Бладифэйсу. От одной этой мысли можно поехать самому, да?
Он обнимает, стискивает его, он видит боль, и не видит ужаса. Но этой боли так много, что и одной ее хватает за глаза.
Может ли он опрадывать или осуждать?
Он принял его. Так что, пожалуй, не может.

Когда они занимаются сексом — а они это делают горячо так, как, наверное, в аду не жарит, — Дэнни стонет на грани крика, откидывается и выгибается, двигается и сходит с ума в крепких руках Тредсона, и совершенно не чувствует угрозы для себя, хотя уже знает, кто перед ним.
Когда Тредсон пытается накормить его, совершенно ошеломленного и ничего не чувствующего, Дэнни отрешенно думает, что возможно сделать с доктором, чтобы он не "ухаживал" за ним так кроваво, вырезая каждого, кто за не такую уж и долгую жизнь Валдессекки успел его оскорбить или причинить боль.
Когда они вместе улыбаются гостям и родственникам Дэнни на праздновании Рождества в его доме, он понимает, что делает самое неправильное и самое правильное в своей жизни одновременно, и это настолько странно, что он сам путается, чего здесь больше.
Когда он буквально чувствует, как пугает людей неуловимая перемена, происходящая в Тредсоне, когда речь касается его самого или их отношений в негативном плане или даже намеке на негатив, ему становится немного забавно от того, как тонко цивилизованные животные, называемые людьми, чувствуют опасность. Еще не было никого, кто бы ни замолчал, когда в этот момент Тредсон готов поставить галочку в своем жутком списке.
Это все безумие, наверное, но это факт, и это есть.

Дэнни очень боится, что этого могло бы не быть вообще.

[Гость]

трэдсон\дэнни и бритьё опасной бритвой

«Я люблю запах этого мыла, ромашкового… От него приятно щекочит в носу, хочется чихать громко и мокро, а на обратной стороне век возникает бескрайний луг и небо, затянутое утренней дымкой. Я хочу, чтобы, когда всё закончится, он пах именно так…Точнее, она – его кожа. Ни осточертевшими мне так формальдегидами, ни мертвечиной, а солнцем и теплом. Кожа должна быть тёплой, гладкой.
Без единого волоска.
Без намёка на жестокость: на жестокие волоски лобка, подмышек и все остальные. Пусть на его голове они не настолько колют губы, это всё равно не то. Моей жестокости хватит на нас двоих…»
- Дэнни, доброе утро, пора бриться, я принёс новый вкусный аромат на твои скулы, - сдержанно произносит Тредсон, входя в ванную, где оставил Дэнни 20 минут назад.
Дэнни не слышит его. Мальчик сосредоточен, каждый мускул его почти обнажённого тела сейчас напряжён донельзя. Нервно облизывая губы, стараясь не дышать слишком глубоко – это заставляет грудную клетку и вообще всего Дэнни сильно двигаться – он насухую пытается сбрить опасной бритвой отросшую за 3 дня щетину. Левой рукой гладит себя по щеке, натягивает кожу, правой – аккуратно, миллиметр за миллиметром проводит лезвием от подбородка вверх к виску. Получается не сильно гладкои аккуратно, Дэнни чувствует это, но ему хорошо оттого, что он делает это самостоятельно, впервые за столько лет. Его слепые глаза светятся неподдельной радостью и счастьем. Теплом.
Дэнни правша и со второй щекой справиться ему немного сложнее: перед тем как прикоснуться лезвием к щетине, он делает глубокий вдох, затем выдох и ждёт, пока внутренняя дрожь и эйфория от проживаемого момента отпустят его нервную систему.
Лезвие неприятно шаркает о жёсткие волоски, как хромой человек шаркает по старому деревянному полу. Кожу саднит, дыхание сбивается, рука и острие предательски дрожат, но Дэнни не отступится от задуманного – он сильный, самостоятельный человек, он состоит в отношениях и что-что, а позволять брить себя и дальше – выше его достоинства. На правой щеке зияет неглубокий порез, однако кровеносные сосуды у Дэнни расположены слишком близко к коже: малейшей царапины хватает для хорошего кровотечения…
Тредсон стоит молча у двери, в оцепенении. Громко глотает слюну, скопившуюся во рту от напряжения, царившего в воздухе, с одной стороны и от возбуждения с другой. Но это «громко» - оно существует только в его ушах, в его мозгу. Оливер слышит, как жидкость проскальзывает по пищеводу вниз и застревает где-то, где эта трубка проходит возле сердца. Он с волчьими глазами смотрит как Дэнни, прижимает к ране бумажное полотенце.
«Моё холодное сердце превратило меня в лёд, давно, я знаю это… Но почему мне так жутко смотреть, как человек бреется, смотрясь в зеркало, но не видя себя там? Он не видит, что делает, не видит, как опасен угол наклона инструмента, он не видит, что делает со мной…Я – воплощение ужаса, жути, мерзости, 5 минут назад планировал, как сам буду брить его такой же игрушкой, а потом ей же буду… А сейчас главное – не дышать, не шевелиться, перестать существовать, потому что иначе эхо моего пульса разобьёт стены этой комнаты, обломки бетона придавят тело Дэнни и холодный металл вопьётся ему в шею».
Бритва падает из ледяных рук Тредсона на кафель и громкое в абсолютной тишине «лязг» разносится по ванной, отражаясь от выбритого лица Дэнни, противным бренчанием.
- Оливер? – Дэнни подпрыгивает на месте от неожиданного звука и поворачивается на звук упавшего металлического предмета, благо, что не поскальзывается на мокром полу. – Ты...давно здесь?
Дэнни судорожно пытается нащупать лезвие в раковине и спрятать его, но это не так-то легко сделать, когда в руке у тебя окровавленный кусок бумаги, и тем более, когда ты стоишь спиной.
«Ответь ему что-нибудь, ну же! Открой рот, отомри, растай, сотри из головы его картину с его перерезанным горлом, Оливер!»
- Пару минут, - выдавливает из себя Тредсон, присаживаясь на колени и поднимая свою уроненную бритву, - И я хотел сказать, что принёс тебе новое мыло для…бритья, но вижу, ты. Сам. Неплохо, – слова застревают в горле, как та проклятая слюна в пищеводе, - Справился.
- Но недостаточно хорошо, да? – Дэнни скованно улыбается, ибо не знает, какой реакции ждать от партнёра дальше: он мог бы разозлиться за такое поведение Дэнни, а мог бы быть горд за его склонность быть более самостоятельным. – Не поможешь закончить?
- Я думаю, это будет правильнее всего, Дэ… - Тредсон нервно выдыхает фразу ему в лицо. Произносить имя любимого он заканчивает уже в пухлые открытые губы.
- Спасибо, Оливер.
***
- Вкусное мыло, - произносит Дэнни тихо, стараясь не сильно шевелить лицевыми мышцами, и улыбается лишь уголками губ, пока Тредсон подчищает лицо от остатков щетины, предварительно обильно смазав их мыльной пеной. – Моя кожа теперь будет пахнуть цветами, да?
- Да, ты теперь будешь пахнуть ромашками и… теплом. Я рад, что аромат тебе тоже пришёлся по вкусу, - Оливер целует Дэнни в макушку.
«Да они совсем и не такие жёсткие, если разобраться…»
Тредсон чуть заметно улыбается, но потом вспоминает, кто он такой, что он такое, и сознательно превращает губы обратно в тонкую линию.
- Я больше не буду так экспериментировать над своей щетиной, обещаю, - шепчет Дэнни, почувствовав кожей головы, что Оливер перестал улыбаться. – Манипуляции с острыми опасными бритвами, наверное, лучше отдать в руки, которые этим занимались не один год.
- Да, - задумчиво произносит доктор, приступая к бритью шеи Дэнни. Его руки не дрожат, голос спокоен и твёрд. – Попробуешь ещё раз – и я с тебя лично кожу сниму. Этой самой бритвой…
Дэнни смеётся.
« Ну, вот я и вернулся к себе домой: мне приятно от мысли, что я не шучу и что когда-нибудь я всё-таки это сделаю».
Бритва скользит по намыленной тёплой шее…

[Гость]

зак\крис, обещали комфорт, но по словам анона вышло ангст и боль.

Крис заметно нервничал. Он хмурился и слишком сильно дергал молнии на сумке, проверяя все ли взял. Зак устроился на кровати довольно близко от него, но все же на приличном расстоянии, чтобы не попасть под горячую руку, и наблюдал. Крис натянул джинсы, вытащил из вороха небрежно скиданной в сумку одежды помятую белую футболку, поднес к лицу, принюхиваясь, а потом отбросил в сторону и взялся за следующую. По-видимому, та оказалась чистой, потому что Крис тут же надел ее и потянулся за той, что валялась на кровати, чтобы убрать на место. Но Зак успел первым, выхватил ее практически у Пайна из рук.
- Закари, мне сейчас не до игр, - устало вздохнул Крис, - Я опаздываю на самолет. Отдай.
- Я и не собираю с тобой заигрывать, - фыркнул Зак, - так вышло, что я не взял с собой ни одной футболки, оставь мне эту.
- Она воняет потом.
Быть не может.
Зак ткнулся носом в мягкую ткань и глубоко вдохнул. В груди уже знакомо заболело. Футболка действительно пахла потом, дезодорантом, дорогим парфюмом, но не сильнее, чем пах сам Крис, когда они с Заком занимались любовью. Одним словом, терпимо. В ней то он и будет спать – решил про себя Закари, останется хоть какое-то свидетельство того, что Пайн ему не привиделся.
- Пойдет, - сказал он вслух, немного более хрипло, чем ему хотелось бы.
- Как знаешь, - проворчал Крис, застегивая толстовку и поправляя очки.
Зак грациозно и неторопливо поднялся с кровати, подошел к Пайну и положил руки ему на плечи, внимательно всматриваясь в синие глаза.
- Я же сказал, что тороплюсь, - заныл тот.
- Я тебя долго не задержу, - пообещал Зак.
Он поцеловал Криса в уголок губ, и взялся поправлять капюшон, потом разгладил складочки на груди и, наконец, обнял Пайна, крепко прижимая к себе и не отпускал, пока не почувствовал, что он расслабился.
- Как ты? – тихо спросил Зак, заглядывая Крису в глаза.
- Отлично, - невесело ответил тот.
Закари прекрасно видел, что нихрена не отлично, Крис вымотался до такой степени, что даже не мог нормально спать, он стал нервным и раздражительным. Удивительно, как ему до сих пор удавалось скрывать это на публике и почему он еще не начал срываться на Зака. Иногда Куинто думал, что лучше бы срывался, потому что от едва сдерживаемого внутреннего напряжения Крис только искрить не начал. Глядя на него такого, хотелось психонуть и что-нибудь сломать.
- Эй, - занятый своими невеселыми мыслями Закари пропустил момент, когда взгляд Криса стал таким теплым. - Я знаю, что ты устал от такого графика, от неопределенности, от моих нервов. Но, Зак, потерпи еще немного, через несколько дней мы снова будем вместе и тогда уж надолго. Буду кормить тебя завтраками. Можно будет трахаться хоть всю ночь напролет.
Зак невольно улыбнулся.
- Ты хоть представляешь, что я с тобой сделаю за это время? – спросил он, устраивая ладони у Криса на заднице.
Пайн едва слышно рассмеялся, зажмурился и покачал головой.

У самого выхода из номера Крис неуверенно замялся, а потом поцеловал Зака, так нежно и глубоко, так по-настоящему, что это было очень похоже на обещание, в которое Закари просто не мог поверить. Но на душе отчего-то стало легче.

[Гость]

кирк\спок, игры с трибблом

- Смотри, Спок, я бросаю его тебе, а ты отбиваешь и бросаешь его обратно, всё просто! – Джим увлеченно объяснял мистеру Споку свою очередную безумную идею, на этот раз касательно отдыха командного состава – Это как земной волейбол, я уверен, ты читал про него.
- Это нелогично, капитан, триббл – живое, разумное существо. Своими действиями Вы подвергаете его жизнь опасности, смертельной опасности, хотя Вам прекрасно известно, что каждая жизнь во Вселенной бесце…
- Спок, хватит, а! Их на корабле десятки, если уже не сотни, от одного-двух их раса не пострадает, уверяю тебя, зато мы повеселимся! – усмехнулся Кирк, перекидывая маленького триббла с руки в руку и готовясь к броску.
- Это Вам не мяч, и в этом нет ничего весёлого, это издевательство над жизнью, чужой жизнью, капитан - парировал Спок.
- Пфф, держи! – и Кирк швырнул несчастного триббла своему старпому прямо в грудки.
Вместо того, чтобы в соответствии с правилами волейбола, отбить триббла назад противнику, вулканец осторожно словил пушистика в свои раскрытые ладони. Триббл благодарно сделал своё пурпурпур и смолк, опасаясь всё-таки быть брошенным назад.
- Надо отбивать, а не ловить, Спок! – рассмеялся Джим, - Ты проиграл!
- Я знаю правила, капитан, - серьёзно ответил тот, и, не решившись оставить триббла на растерзание довольному своей победой капитану, удалился прочь.
***
- Его здесь нет, Джим, проваливай, - зло сказал Боунс, когда через несколько дней к нему в медотсек завалился возбуждённый Кирк. - И даже будь он у меня, я бы тебе его не отдал!
- Да ладно, дружище, это всего-навсего пушистая ерунда, которая даже говорить не умеет! – капитан хлопнул врача по плечу, пытаясь тем самым заслужить его расположение: раньше этот трюк срабатывал.
- Джим, он ЖИВОЙ, ты понимаешь это своей головой или нет?! Когда Гоблин прин…Ой, чёрт, - доктор резко замолчал, поняв, что сказал лишнее.
- Так. Выкладывай, на какой кушетке покоится триббл, Боунс!
- Нет, - категорично пожал плечами Леонард.
- Говори.
- И не подумаю.
- Тогда я сам его найду.
Как ни странно, в медотсеке триббла не обнаружилось, на мостике – тоже, в пищеблоке, инженерной и в комнате отдыха им тоже даже не пахло, хотя Джим облазал все углы и самые укромные места.
«Что? Спок спрятал триббла у себя в каюте?..»
***
- Окей, Спок, сейчас выиграл ты. Ничья, один один, - дипломатичным тоном произнёс Кирк, подходя к вулканцу во время обеда и протягивая руку для примирительного рукопожатия.
Спок, разумеется, этот Джимов порыв проигнорировал.
- Ладно, - Кирк медленно убрал руку обратно за спину, - Тогда давай, дожёвывай свой салат, я внимательно слушаю координаты настоящего местоположения триббла.
- Капитан, при всём моём уважении к Вам, разрешите мне самому решать, что мне делать со своей пищей. А информация о триббле перестала Вас касаться в тот самый момент, когда вы швырнули его мне, аргументируя ваш поступок тем, что «будет весело».
- Ну, окей, - сдался Джим, - с ним хоть всё в порядке? Просто ответь и я отстану…
- Да, он чувствует себя хорошо, доктор Маккой сделал ему курс успокоительных уколов, сейчас он пуррчит как и прежде.
- Значит он у тебя… - многозначительно протянул Джим и ретировался с пищеблока.
***
- Вы. Его. Украли. Капитан, – чеканил вулканец слово за словом, обнаружив пропажу триббла из собственной каюты. - Вы воспользовались капитанским доступом и смогли проникнуть в мою обитель, дабы забрать триббла себе и, я так подозреваю, продолжить издеваться над существом. Это неприемлемо и нелогично, мне следует написать рапорт о вашем жестоком отношении с живыми существами.
- Стоп, стоп, стоп, Спок, - затароторил Кирк. – Не нужно никаких рапортов, всё нормально…Да, я его украл, но я не хочу больше его мучать, ты был прав, окей? Мир? - он улыбнулся своей фирменной улыбкой.
- Пурррпуурррпуррпуурррпурр..
- Капитан? – бровь Спока взлетела к серебристому потолку турболифта, в котором происходил этот их разговор. – Это…триббл, не так ли? Надеюсь, он не в шахте, ибо тогда…
Старший помощник остановился на полуслове, устремив своё внимание на левое плечо джима, которое было явно выше правого. А ещё оно шевелилось.
И именно левое плечо Джима делало это пурпурпур.
- У вас триббл на плече, капитан, - констатировал очевидное Спок, - под форменной рубашкой. Он может задохнуться.
- Хорошее место, чтобы его спрятать, не находишь, Спок? – в глазах Джима начали плясать демонёнки. – И оттуда его будет не так-то просто вытащить, как из твоей постели, ха.
Не успел Кирк удовлетворённо поставить руки на бока и смерить Спока своим очередным провокационным взглядом, как почувствовал чужие руки сначала на своих запястьях, а потом и на пояснице. Одной рукой вулканец держал тонкий материал форменки на расстоянии нескольких сантиметров от кожи живота Джима, другой же собственнически шарил вверх по голой спине, к мускулистому плечу, на котором и сидел триббл. Дабы пушистый объект при своём спасении пострадал как можно меньше, Споку пришлось притянуть Джима к себе: так его пальцы могли удобнее схватить мягкое тельце на плече капитана. Однако старпому пришлось пожертвовать парой десятков квадратных сантиметров кожи на собственной руке: она теперь плотно соприкасалась с кожей Джима. Что ж, спасение триббла того стоило.
- Прошу прощения, ка… Джим, - выдохнул Спок Кирку в ухо и тут же почувствовал довольную ухмылку последнего на своей шее.
Рука Спока быстро, но точно схватила триббла, и, будучи вытаскиваемой из-под его рубашки, задела этим самым трибблом несколько особо чувствительных точек вдоль позвоночника капитана: кожа Джеймса Т. Кирка мгновенно покрылась пупырышками. Когда триббл уже почти был на свободе, мягкие волоски на руке вулканца быстро черканули что-то на выгнутой пояснице Кирка и тут же исчезли: Спок отпустил Кирка, отодвинулся от капитана на стандартное для их взаимоотношений расстояние и, взглянув Джиму в глаза, сказал:
- Я бы не сказал, что это было слишком сложно, капитан.
Пока лифт не открыл двери, Спок поглаживал триббла, с виду сохраняя спокойствие. Кирк судорожно анализировал ситуацию, пытаясь привести в норму свои взбунтовавшиеся гормоны: повёл ли Спок себя именно так, как Джим и планировал, или это его хриплое «Прошу прощения, Джим» выходило за рамки разумного вулканского поведения.
***
- Пуррпуррпуррпуррупупурур - триббл довольно заливался соловьём в тёплых руках коммандера.
- Да прекрати издавать эти звуки уже, надоел! – процедил Спок сквозь зубы выйдя из лифта, оставив там Джима. Вулканец легонько, но весьма категорично надавил на телельце триббла, заставляя того приглушить своё пурпурпур.
За последние 5 минут пульс старшего помощника повысился в среднем в 1,6 раза, дыхание участилось на 73 процента, а температура тела повысилась на 7,8 градуса по Цельсию. Коммандеру хотелось бы верить, что эта его эмоциональная реакция была вызвана пушистым существом в его руках, а не поведением капитана. Очень хотелось бы.

[Гость]

кирк\спок, миррорный триббл - 1

- Смотри, Спок, тут черный триббл! Никогда такого не видел, - Джим присел на корточки рядом с необычным существом с интересом его разглядывая, - но он пурчит почти так же, даже приятнее по-моему.
- Действительно, Джим, - отозвался Спок.
Выражение лица Коммандера не изменилось, но взгляд потеплел. Совсем недавно Спок начал замечать,что его умиляет наблюдение за Джимом, когда тот чем-то заинтригован. Это было нелогично. И рано или поздно грозило привести к ошибке, и привело. Спок утратил бдительность, а Джим тем временем посадил необычного триббла на ладонь и начал гладить.
- У него совсем не мягкий мех, - пожаловался он и вдруг тихо вскрикнул.
Триббл словно сам собой соскользнул с его руки Джима и покатился в сторону.
- Что с Вами, Капитан?
- Он меня укусил! - изумленно воскликнул Кирк.
Триббл в ответ на его возглас нежно запурчал. Джим шагнул в его сторону, Спок хотел сказать, что нелогично приближаться к такому опасному существу, но тут Капитана повело в сторону, Спок проглотил свои слова и бросился к нему. Он успел, как раз вовремя, Джим уже начал оседать на пол, когда Спок подхватил его на руки.
- Что-то мне нехорошо, - едва слышно прошептал Кирк, глядя в лицо друга расфокусированным взглядом.
Триббл запурчал еще нежнее, словно издеваясь.
Спок и сам пришел к этому выводу, увидев бледность кожи капитана и испарину, выступившие у него на лбу. Странного триббла нужно было немедленно изолировать, но так же и капитану требовалась срочная помощь, и Спок принял нелегкое решение.
- Я позабочусь о тебе, Джим, - он попытался придать своему голосу успокаивающую интонацию, но получилось не слишком хорошо, точнее почти не получилось.
Больше немедля ни секунды, Спок понес Кирка к турболифту. Черный триббл довольно пурчал им вслед.

[Гость]

кирк\спок, миррорный триббл - 2

Еще на полпути к турболифту Спок понял, что состояние Джима ухудшается. Тот с трудом поднял руки, крепко обнял своего первого помощника за шею и уткнулся носом в местечко под ухом, но, несмотря на это, контакт кожи к коже был минимальным, за что Спок был очень благодарен капитану.
- Медотсек, - скомандовал он, когда двери лифта закрылись, и обратился к Джиму, - держитесь, капитан, осталось совсем немного.
Он заметил, что Кирк отвел левую руку в сторону, но совсем не ожидал, что тот нажмет кнопку остановки лифта. Спок хотел сказать, что этот поступок крайне нелогичен, но подавился словами, ощутив влажное прикосновение языка к мочке уха. А потом волна чужих эмоций накрыла его. Странный коктейль из нежности и горячего желания, заставил Спока позеленеть. Он позволил себе потерять контроль над ситуацией на пару секунд, и это стало еще одной ошибкой.
За эти секунды Джим успел коснуться его губ своими, раздвинуть их языком и нежно сладко поцеловать, словно пробуя на вкус. Спок знал, что не должен отвечать на поцелуй, что нужно немедленно остановиться, но какая-то неясная тяга мешала ему, словно он был загипнотизирован или подчинен воле другого разума, и чем дольше его губы и язык соприкасались с губами и языком Кирка, тем меньше оставалось сил сопротивляться. Когда Джим отстранился, тяжело дыша, Спок едва стоял на ногах. Ему было жарко и дурно, колени подгибались, и командору пришлось медленно опуститься на пол, чтобы не уронить капитана, которого он по-прежнему держал на руках.
Теперь Кирк оказался у него на коленях и тут же воспользовался беспомощностью своего первого помощника. Он скользнул руками под форму Спока, огладил грудь и живот, потер ладонями соски и вдруг остановился.
- Я всегда хотел этого, - выдавил он слабым голосом и сглотнул, - но никогда не думал, что все произойдет так странно. Я ведь не вырвал согласие силой, ведь нет?
- Твои действия приемлемы, - только и смог ответить Спок, сказать о том, что он тоже хотел заняться любовь с Джимом, но считал достижение желаемого невозможным, сил уже не было.
Он чувствовал, что его член полностью встал, но вместе с возбуждением он ощущал странную незнакомую слабость во всем теле. Джим, похоже, чувствовал тоже самое, его движения были резкими и неуверенными, словно для каждого из них требовалось преодолеть внутреннее сопротивление.
Должно быть, так действовал яд черного триббла, Спок проглотил свою порцию во время их поцелуя. Точно предсказать последствия промедления с явкой в медотсек, он не мог, поэтому доверился Кирку. Тот удобнее устроился у него на коленях, расстегнул штаны им обоим, положил ладонь Спока на свой член, а сам взялся за его и начал медленно поглаживать головку большим пальцем. Спок к тому времени был на грани обморока, эмоции Джима перегружали его нервную систему, а действие яда не давало возможности отгородиться ментальными щитами.
Кирк, заметив это, наклонился совсем близко к нему и, запинаясь, прошептал в острое ухо:
- Спок, пожалуйста, соберись.
И этого оказалось достаточно, чтобы вулканец взял себя в руки. Они снова целовались, теперь еще и лаская друг друга. При каждом движении под кожей возникало неприятно щекочущее ощущение, от которого общая слабость только усиливалась. К счастью, им обоим не потребовалось много времени, чтобы достичь оргазма. Джим, тихо всхлипнув, ткнулся лбом Споку в плечо, а сам Спок вдруг почувствовал, что в голове прояснилось, и что он даже сможет встать и возможно нести на руках капитана.
Когда внешний вид обоих был приведен в относительный порядок, а лифт снова приведен в движение, Спок помог Джиму подняться и их взгляды на секунду встретились. И если в глубине синих глаз и промелькнуло, что-то хитрое, то коммандер не придал этому значения.
Черный триббл, пурча, катился по коридорам Энтерпрайз.

[Гость]

1523 слова, да, намеки на к\с, спойлеры для тех, кто не видел СТИД (ну мало ли?), немного вольная трактовка событий и все такое.

My whole life waiting for the right time
To tell you how I feel.
Know I try to tell you that I need you.
Here I am without you.
I feel so lost but what can I do?

Пустота.
Его захватывала пустота. Всепоглощающая, ненасытная, болезненная, невероятная.
Он привык жить с тем фактом, что его отец умер, защищая жизнь матери. Эта смерть его не потрясла настолько сильно – он не знал Джорджа Кирка, чтоб горевать по нему.
Каждый раз, когда умирает кто-то из команды, он чувствует нечто подобное – будто сердце вот-вот остановится, пропуская удары один за другим. Он отчаянно хочет избегать этого ощущения, будто умрет от него, а вовсе не в какой-то миссии или от старости.
Когда Пайк умер, Джима захватило то самое чувство, будто он потерял все и разом. Будто Вселенная, Земля, Энтерпрайз – все ушло, все исчезло, а он остался – один, сам со своими страхами, сомнениями, болью. Он остался с одиночеством, которое не мог выносить с самого детства.
Он видел Пайка – его тело замерло, ничего больше не двигалось. Не было ни дыхания, заставлявшего грудь вздыматься, ни единой эмоции на лице – застыл лишь ужас от близкой смерти. Той самой грани – пугающей, непонятной, неизведанной. Той, которую лишь в одиночку можно изучить, без команды.
Он не мог, его поглотила обида за смерть того, кто заменил ему отца в эти годы, кто покровительствовал ему, кто заставлял его поступать правильно, показывал как это - правильно.
Обида, пустота.
Ему требовалась поддержка. И не только ему, Споку – тоже.
Коммандер сидел рядом с Кристофером, весь его вид показывал одну единственную эмоцию, которую он пропускал сейчас через свои щиты – озадаченность. Он не мог разобраться в том, что случилось, что он чувствовал. Кирк будто бы видел, как его старшего помощника захватывают те самые нелогичные эмоции, от которых он так долго открещивался.
Кирк не мог оставить его наедине с таким. Не в таком состоянии.
Он чувствовал, что им обоим нужна поддержка. Он мог ее предложить Споку – забывая о себе, о своих потребностях, обо всем. Чувствуя, что он нужен Споку – как друг, - чтобы помочь разобраться во всем, что тот чувствует. Наплевав на себя, на то, что сердце вновь раз за разом пропускает удары, заставляя пустоту в груди, словно черную дыру, расти все больше.
Он опускает ладонь на плечо коммандера, едва сжимает, показывая, что он рядом, он тоже чувствует, это нормально.
И уходит.
***
Первое время, вновь будучи капитаном Энтерпрайз, Кирк не знает, куда себя деть.
Он не может сидеть ровно в кресле капитана, зная, что здесь должен был сидеть Пайк, а за его плечом стоять Кирк – не Спок.
Все настолько привычно и настолько болезненно, что он не знает, как себя заставить высидеть нужное время, пока их готовят к срочному вылету в сторону Кроноса. Остаются считанные минуты до вылета, ему надо дождаться и отдать приказ.
Он сам хочет этого.
Он должен это сделать.
Но сейчас Кирку хочется уйти с мостика, пройтись по коридорам корабля, будто в поисках призрака Пайка, успокаивая себя быстрым шагом, пока ноги не устанут.
Ему нельзя.
Он капитан.
- Сулу, на максимальном варпе до Кроноса. Спок, ты за главного. Сообщите, если будут какие-то проблемы, - он позорно сбегает с мостика, не дожидаясь согласия ни помощника, ни рулевого.
***
- Капитан, вы позволите зайти?
Джим отрывается от своего занятия и останавливается посреди каюты. Он забыл про время и про то, что сейчас происходит, полностью уйдя в себя, в свое горе и в свою ненависть к Харрисону. Кажется, будто он только что покинул мостик и телепортировался сразу же в свою каюту, не замечая долгих часов хождения по кораблю.
- Капитан?
- Да, Спок, входи, не заперто.
Через какое-то мгновение Спок уже был в каюте, останавливаясь в паре шагов от капитана и разглядывая того совершенно непроницаемым взглядом. Его контроль над своими эмоциями и чувствами был идеален, а вот Кирк не мог успокоиться. Он помнил ту растерянность, что застыла на лице коммандера, которая потом была скрыта под озадаченностью.
- Капитан, позволите вольность?
- Позволяю, Спок, мы не на мостике, - Кирк устало потер переносицу и вздохнул, ожидая упреков от коммандера.
- Капитан…
- Джим.
- Джим… вы в последнее время ведете себя очень… странно, - Спок впервые позволял себе небольшие паузы, будто подбирал слова.
Кирк вновь начал мерять шагами комнату, не позволяя себе сесть и выслушать помощника. Капитан понимал – только он сядет и образ Пайка, его смерть, потеря этого человека – эти все эмоции, образы захватят его вновь и тогда он потеряется в жалости к себе, в горечи, и не сможет вернуться.
Он не мог так поступить – он капитан, он на службе, он должен вести этот корабль в любой ситуации, невзирая на свое состояние и свои желания.
Спок принялся следить за ним, вставая посредине комнаты и иногда поворачиваясь, когда Кирк начал ходить по периметру. Он не спешил продолжать, а Джим не спешил ему помогать.
- Капитан… Джим. Ваше состояние связано со смертью адмирала Пайка?
Кирк остановился где-то рядом с кроватью и глянул, не оборачиваясь, через плечо, на Спока. Его лицо не выдавало ни единой эмоции, но где-то в голосе звучали нотки сочувствия и интереса. Он будто бы и не понимал, что происходит, и пытался разобраться в этой проблеме, но чувствовал, что капитану - другу, - плохо.
Джим не выдерживает и оседает на кровать, сжимая в ладонях покрывало. Ему хочется отпустить себя, дать взвыть побитым зверем, разгромить что-то, убить Хана, все, что угодно. Но вместо этого он оказывается по одну сторону баррикад со Споком – контроль, жесткий и беспощадный контроль. Только если вулканец привык с этим жить всю свою жизнь, то Джиму трудно.
- Джим?
- Да… Да, Спок, это связано со смертью Пайка. Ты хотел что-то конкретное узнать?
Спок замер и глянул несколько растерянно на Кирка. Джим понял, что не может больше сидеть – он выдохся, но вместе с тем просто не мог усидеть на месте. Ему надо было двигаться, чтоб мысли не захватывали полностью с головой.
Коммандер так и не сказал ничего, вновь поглядывая на Кирка.
Джим насчитал уже седьмой круг по каюте, когда Спок вновь позвал его.
- Капитан, что вам нужно для обретения внутреннего покоя?
Джим едва не споткнулся от такой формулировки и остановился, поглядывая на помощника. Тот казался смущенным, заинтересованным и… Кирк не мог вспомнить, когда же он начал так хорошо разбираться в вулканце, что мог прочесть по нему такие эмоции.
- Я не… я не знаю, Спок, - он понял, что голос срывается, но не мог остановиться, - Людям обычно помогает разговор на тему их переживаний… ну там поддержка, дружеские объятия. Я не знаю, я всегда справлялся сам или Боунз помогал в крайнем случае, но сейчас он занят и я не хочу его отрывать, это только мое дело и…
Спок его прервал. Он как-то очень неожиданно оказался рядом, прямо глядя в глаза Джиму. А затем обнял – так, как умел, как обнимала, наверное, его мать, или Ухура или с кем он там был из людей, кто мог бы его…
- Джим, если вам требуется помощь – то логичнее было бы попросить ее у первого помощника, - Спок несколько неумело касается ладонями его спины, контакт минимален и Кирку этого мало.
Он притягивает Спока еще ближе, цепляясь за его форменку на спине, сжимая и комкая и ощущая. Он чувствует едва заметное тепло, которое исходит от Спока – температура у вулканцев ниже, чем у людей, он помнил это с лекций по ксенобиологии, как и многое другое и…
- Черт, Спок, я не могу… я готов разорвать на кусочки этого Харрисона, но понимаю, что это не вернет Пайка к жизни, но я не могу, понимаешь, не могу? – Джим опускает голову на плечо коммандера и зажмуривает глаза.
Ему стыдно, что он сорвался, что вызывает жалость у своего первого помощника, которому не должно быть жаль вышестоящего офицера, но он это делает. Спок позволяет себя обнимать, позволяет неестественно близкий для него контакт, он позволил переступить черту личного пространства из-за того, что Кирк больше не может терпеть, из-за его боли, из-за пустоты в груди, которая разрастается и поглощает его, из-за…
- Спок, я не могу, я не… я не могу спать, не могу есть, не могу сидеть, не могу стоять. Мне надо постоянно быть в движении, эти мысли меня убивают.
- Капитан, вы позволите?
Он едва ведет плечом, привлекая к чему-то взгляд Кирка и тот видит его ладонь в знакомом жесте – так Спок из альтернативной реальности показал ему своего Джима, другую реальность и то, что случилось с ним и Неро.
- Спок, ты что?..
- Вы позволите?
- Да, - Кирк едва поворачивает голову и смотрит долгим взглядом на Спока, чувствуя, как едва прохладные пальцы, - черт, как непривычно, - касаются каких-то точек на лице.
Потом он чувствует... он наконец-то чувствует, как его отпускает. Боль никуда не уходит, но теперь он понимает, что творится – Спок разделяет с ним эту боль, эти страдания, эту пустоту в груди. Джим чувствует, как коммандер что-то шепчет внутри его сознания своим бархатным голосом и понимает, не знает, а понимает – тот его успокаивает, призывает принять и осознать факт потери и идти дальше. И не было в этом ничего кощунственного – не забыть, а отпустить, помнить всегда. Отомстить, но не ставить это за цель жизни. Не держаться за смерть Кристофера, как за единую связь с этим миром, а держаться за воспоминания, что были связаны с адмиралом.
Джим прикрывает глаза и отпускает себя, зная, что он не пропадет, что Спок сможет ему помочь.
Он внутренне тянется к Споку, чтобы сказать одну единственную фразу.
Shaya tonat.

[Гость]

КотоЗак/КотоКрис, AU, ангст, хорор, херт/комфорт флафф, ~ 1200 слов.

Зак всегда осознавал, что великолепен. Он был черным и гибким с красной клыкастой пастью, длинными усами и редким для кошек цветом глаз – темно-карим. Грациозный и хищный он напоминал пантеру, правда очень и очень небольших размеров, но тем не менее.
Поэтому удивлению Зака не было предела, когда один из его хозяев Антон притащил домой еще одного кота. Впрочем, расстраивался он не долго, быстро сообразив, что его хозяева всего лишь люди, которым не дано понять насколько Закари неотразим. Окончательно он убедился в этом, хорошенько присмотревшись к новому приобретению.
Второго кота назвали Крис, от Кристофер. Очень подходящее имя для такого ничтожества, решил Зак. Крис был белым пушистым и слегка неуклюжим с огромными голубыми глазами. Такие кошки часто бывают слепыми и, как выяснилось позднее, он и был подслеповат. Не полностью, конечно, но достаточно, чтобы периодически натыкаться на углы, и не замечать, как Зак таскает из его миски самые лакомые кусочки. В его наполовину слепых голубых глазах застыло выражение вселенского спокойствия и понимания. Оно не исчезало даже тогда, когда второй их хозяин Карл спотыкался о него, вьющегося у ног, и орал:
- Да блять, Кристофер, уйди!
И когда Антон бесцеремонно поднимал его с полу за лапу. И когда Зак, выждав подходящий момент, нарочно ронял что-нибудь ценное и убегал, пока Крис не успел опомниться, и в итоге получал за чужую выходку тапком по заднице.
Закари редко позволял себя приласкать, а в особенно плохом настроении мог укусить за попытку прикоснуться к себе. Крис же наоборот был рад каждому мимолетному поглаживанию. Когда Антон и Карл долго не обращали на него внимания, ходил за ними хвостиком, а потом падал на спинку, подставляя хозяйским пальцам мягкий животик. Зак не мог выносить таких сцен и спешил ретироваться до того, как Крис на его глазах начнет позорить кошачий род.
А еще Кристофер пел, тихо и мелодично, Закари даже нравилось его пение. Сам он никогда не мурлыкал, от чего-то у него не получалось, но он считал, что это и к лучшему. В общем, Зак довольно быстро к нему привык и, вроде как, полюбил, хотя никогда не демонстрировал своего истинного отношения. А скорее наоборот. С удовольствие драл когтями кожаный диван, прекрасно зная, что попадет за это Кристоферу и, если тот вдруг решал полизать Зака за ушком, раздраженно дергал хвостом и вообще всячески выражал свое недовольство его действиями.

Так проходили день за днем. А потом в жизни Закари наступила темная полоса.
Летнее солнечное утро ничего такого не предвещало. Крис и Зак занимались своими обычными делами. То есть Кристофер еще дрых, тихо посапывая, а верный своему долгу Закари пошел будить хозяев.
- Да чтоб тебя, Зак! – ворчал Карл, безуспешно пытаясь выгнать кота из постели, когда тот начал ненавязчиво покусывать его за пятки, - Давно пора научиться отличать выходные дни от будней.
Если бы Закари мог усмехнуться, как человек, его губы растянулись бы в весьма кровожадной ухмылке. Уж что-что, а выходные дни он прекрасно выучил.
- Мммм… Опять… - сонно пробормотал Антон, высовывая голову из-под одеяла, - И почему ты такой вредный, Закари? Тебе скучно?
- Ему не скучно, просто он маньяк, - вздохнул Карл, - Кот-маньяк, единственный в своем роде.
- Ну нет, никакой он не маньяк, - вступился за Зака Антон, - ему просто нужно сменить обстановку. Давай попробуем вынести его на улицу.
- Давай, - согласился Карл.
Зак посмотрел на них, как на идиотов, но спорить не стал. И зря.

Крис очень просился с ними, но его не взяли. Зак внутренне слегка обрадовался этому факту, так, совсем чуть-чуть. Но когда Антон на руках вынес его на улицу, это чувство быстро забылось.
Десятки звуков раздались одновременно и напрочь оглушили несчастного домашнего кота. Шуршали шины проезжающих мимо автомобилей, пели птицы, люди вокруг разговаривали, то понижая голос, то переходя на крик, ветер приносил десятки других неизвестных Заку шумов. А еще ветер пах пылью, дымом, свежим хлебом и сыростью. И это пугало до мелкой холодной дрожи.
Закари впился когтями в хозяйскую ветровку, прижался, как можно теснее ища защиты от этого огромного незнакомого и явно враждебного мира. Но вместо того, чтобы пожалеть и унести кота обратно в их тихую уютную квартиру, Зака безжалостно оторвали от ветровки, посадили, по их собственному выражению, «на травку» и начали видео съемку.
Несчастный Закари жался к земле, боясь сместиться даже на несколько шагов в сторону и потеряться. Сил на то чтобы реагировать на ласковые подколки хозяев у него не осталось.

Когда Карл и Антон принесли его домой, Зак был едва жив от страха. На полусогнутых лапках он добрался до их с Кристофером домика у хозяйской кровати и лег там, дрожа от пережитого стресса.
Крис появился почти сразу, видя, что его сосед непривычно тих, настороженно обнюхал его, заглянул в несчастные глаза и начал вылизывать ему спинку, тихо напевая самую нежную из своих песен.
Зак понемногу успокоился и даже задремал, но тут до его тонкого слуха донесся смех хозяев. Антон и Карл пересматривали видео с его сегодняшним позором, называли его «беднягой» и «избалованным домашним котиком».
Закари пришел в бешенство. И от злости укусил устроившегося рядом Криса за ухо. Он тут же пожалел о своем поступке, но извиниться ему не позволяла гордость. Поэтому он лишь смущенно отвернулся, чтобы не видеть по-прежнему ласкового и немного растерянного взгляда голубых глаз. Как ни странно, уснул он довольно быстро, а когда проснулся, Кристофера рядом уже не было.

- И почему я не закрыл окно? - сокрушался Антон, - Но он ведь даже за птицами никогда не охотился.
- Конечно, куда ему слепому, - вздохнул Карл.
- Я весь двор обыскал, спрашивал всех подряд, никто его не видел. А ведь он такой беленький, должен был сразу привлечь к себе внимание, - не унимался Антон.
- Ничего. Жрать захочет, придет, - безразлично заверил Карл, но не смотря на его тон, было видно что он тоже расстроен.

Криса не было уже вторые сутки. Закари места себе не находил от беспокойства. Еще вчера он даже представить себе не мог, как тоскливо и одиноко будет без него. Зак не мог есть, стоило подумать, что Кристофер сейчас голодает и кусок вставал поперек горла. Ему не спалось, стоило задремать, как тут же начинало казаться, что он слышит теплое сопение совсем рядом. На исходе второго дня Закари не выдержал и безутешно заплакал. За что тут же получил от Карла сердитый окрик «хватит мяукать» и шлепок тапком по заднице.
Зак пробовал искать утешения в объятиях Антона, но не ласковые поглаживания, ни почесывания за ухом не могли заглушить поселившуюся внутри тревогу.
На следующий день Карл нашел Криса в подвале и принес домой. Закари был так счастлив, что тут же простил хозяину его бессердечность и незаслуженно примененный тапок.
Выглядел Кристофер неважно, белая шерсть посерела от пыли, кое-где на ней запеклась кровь, но как это ни странно он не трясся от страха и выглядел забитым. Зак едва дождался, пока Антон отмоет Криса шампунем, высушит феном и обработает несколько глубоких царапин от чужих когтей.
Стоило Кристоферу оказаться в их домике, Зак уже был тут как тут, беззастенчиво ластился и нежно вылизывал пушистое ушко, на котором до сих пор виднелись следы его зубов. Крис смотрел на него, слегка прищурившись, но с обычным ласковым выражением. Это была какая-то долбанная идиллия. Закари вдруг почувствовал, что в груди зарождается низкий вибрирующий звук. И теперь он точно знал, почему раньше у него не получалось петь.

[Гость]

Тредсон/Дэнни-4

Руки Дэнни медленно двигаются вниз по обнаженной груди Тредсона. Он изучает, запоминает, знакомится с рельефом его тела, ощущает ладонями теплую кожу доктора и волоски на ней.
Дэнни никогда не исследовал полностью обнаженного человека. Тредсон глубоко и ровно вдыхает и выдыхает, стоя перед ним. Минуту назад он неторопливо разделся перед ним и положил руки Дэнни себе на грудь, чуть ниже ключиц, сказав, что разрешает делать все. Дэнни все еще немного смущен его словами, ему не нужно это слегка напрягающее его "все", ему просто интересно. И приятно, да, Оливер очень приятный наощупь.
В тишине руки Дэнни следуют по груди вниз, немного задержавшись на поросли черных волос, забавно щекочущей ладони, возвращаются вверх, обводят выступающие твердые ключицы, гладят плечи, ощупывают крепкие мышцы, спускаются по ним вниз к локтям, потом ниже и ниже, к кистям. У Тредсона красивые руки, жаль, что Дэнни не может их увидеть. Сильные, уверенные, с длинными пальцами. Но он может их потрогать, и Дэнни гладит их сначала сверху, чувствуя каждую выпирающую косточку в основании пальцев, потом пальцы и ладонь, и понимает, что это выглядит достаточно интимно. Мужчина, гладящий пальцы другого мужчины — это немного больше, чем должно быть, и Дэнни, чувствуя это, оставляет его руки в покое, возвращая ладони на грудь.
Они стоят очень близко друг к другу, руки Дэнни упираются в Тредсона. Оливер выдыхает.
Дэнни продолжает свое знакомство с его телом, проводя руками по его ребрам, заходя на бока и даже немного на спину. Это почти как объятия. Тредсон не шевелится.
Он твердый и рельефный наощупь. "Наверное, он красив, — думает Дэнни, но ничего не говорит вслух, не желая мешать своему исследованию, — наверное, многие девушки делали так, как сейчас делаю я. Наверное, он очень им нравился".
Его руки спускаются немного ниже, на бедра. Бедра у Тредсона узкие, худощавые, по ним приятно скользить вниз, сколько хватает рук. И приятно возвращаться вверх, на живот, еле заметно двигающийся, когда Оливер вдыхает и выдыхает. Рука Дэнни задерживается на его прессе, следя за вдохами и выдохами, поглаживая напрягшиеся мышцы, потом медленно опускается вниз. Ниже кожа немного нежнее, и начинаются жесткие, чуть кучерявые волосы.
— Ты можешь трогать ниже, — первый раз за все это время размыкает губы Тредсон.
"Зачем", — думает Дэнни, но продолжает вести рукой дальше.
Как и все парни его возраста, он мастурбирует. И как и большинство парней его возраста, он не трогал другого члена, кроме своего.
Член Тредсона отличается наощупь от его собственного. Он примерно такого же размера, расслабленно свисает и немного непривычно лежит в руке. Дэнни очень, очень осторожно касается пальцем головки, член немного напрягается.
— Ничего страшного, Дэнни, — произносит Оливер, — это естественная реакция на прикосновение. Пусть тебя это не смущает.
— Окей, — говорит Дэнни, проводя еще раз рукой по нему вверх и вниз, запоминая это ощущение. Он трогает и немного дальше, мошонку, Тредсон молчит, и Дэнни думает, что никогда бы не сказал, что сможет касаться гениталий другого мужчины так. В Дэнни словно вселяется бесенок, и он гладит ее, совсем не исследовательски, слыша легкое изменение в ритме дыхания Тредсона.
Наконец он убирает руки оттуда, и снова кладет их на талию. Он чувствует что-то странное, не возбуждение, но волнение. Наверное, Оливер это ощущает.
Дэнни ведет руками по его талии назад, почти смыкая их сзади. Потом немного выше, к лопаткам, ощупывая мышцы спины, обводя лопаточные кости, и снова спускаясь вдоль позвоночника, ведя по позвонкам кончиками пальцев. Он на пару секунд останавливает на талии, и ведет ниже, двумя ладонями скользя по ягодицам. Дэнни чуть сжимает их, потом убирает руки. Он проходится еще раз по бедрам и чуть ниже, по стройным ногам, присев для этого, снова щекоча ладони короткими жесткими волосками, гладит ступни, думая, что и ноги у Тредсона наверняка красивые, потому что наощупь это точно так.
Когда Дэнни выпрямляется, он думает, что Оливер на редкость спокойный и несмущающийся человек. И, конечно, он не может не думать, что в этом разрешении трогать себя абсолютно везде есть что-то... слишком откровенное для хороших друзей, даже если один из них незрячий.

Если бы Тредсон делал ему какие-то намеки или откровенно приставал, Дэнни сразу сбежал бы. Ему этого вполне хватало и от женщин, честно. Но доктор настолько спокоен, естественен и хладнокровен, даже когда Дэнни трогает его член, что это вызывает невольное уважение парня, привыкшего к обратному. "Он не интересуется мной, как мужчиной", — думает Дэнни, и это его успокаивает. Настораживает его только одно — то, с каким волнением он сам касается Тредсона. То, как он привык к нему, как ему с ним хорошо, как он с трудом представляет его отсутствие в своей жизни. Отсутствие его довольно умелой готовки, его прикосновений, совершенно не раздражающих Дэнни, их разговоров, которые безжалостно обнажают причину, по которой они так близко сходятся — их недостатки, делающие для них практически невозможными близкие контакты с другими людьми. Поначалу Дэнни думает, что Оливер просто обязан иметь красивую невесту из хорошей семьи, кучу знакомых-коллег, с которыми выпивает на каких-нибудь собраниях ассоциаций психиатров (он понятия не имеет, какие там организации объединяют коллег-психиатров), и достаточно сильно удивляется, когда оказывается, что Тредсон ни с кем вообще не общается. Кроме него, конечно, теперь. Дэнни одновременно приятно и грустно от этого. Подкупает быть таким исключением, но Оливер не заслуживает изоляции, даже если он настолько замкнут в себе, что не нуждается в общении настолько же, как и Дэнни или любой из его знакомых. И Дэнни старается, медленно, осторожно преодолевая отторжение Тредсоном всех, кто пытается завязать с ним контакт, он не обладает никакими особенными психологическими знаниями, только каплей интереса и каплей сострадания к человеку, который похож на него самого, разве что его дефект не затрагивает органы чувств, он незаметен на первый взгляд, но ранит не меньше, чем слепота. Тредсон в какой-то момент рассказывает ему про себя, и Дэнни очень хорошо это понимает.
Дэнни не знает, кто из них более неполноценен. Чем дальше он знаком с Тредсоном, тем больше думает, что не он, а доктор. Когда он видит все целиком, он окончательно понимает, что из них двоих сохранен только он один, если про него вообще так можно сказать.
Тредсон умеет быть благодарным. Его трогает забота о нем. Но не любая, а тех, кто ему нравится. Дэнни не понимает, что именно позволило войти ему в число этих людей, и он подозревает, что таковых в жизни Оливера можно сосчитать по пальцам одной руки (если они вообще были, думает он в какой-то момент с невольной дрожью от такой мысли), но его радует, что тот может как-то откликаться.
Дэнни не может представить, как это, когда тебя никто не любил. Несмотря на свою слепоту, несмотря на все, он всегда имел прочный тыл, он имел свою семью, он имел любовь родителей, не делающую никакой скидки за то, что он незрячий. И когда он слышит от Тредсона, что его никто не касался, что до него совершенно никому и никогда не было дела, по его спине бежит дрожь.
— Ты сильный, Оливер, — говорит он с уважением, и Тредсон в ответ изгибает уголок губы в полуусмешке-полугримасе, не для собеседника, который этого не увидит — для себя.
— К сожалению, ты ошибаешься, — отвечает он. — Я пытался. Честно, я пытался. Но я не настолько силен.

В какой-то момент Дэнни понимает, что все зашло очень далеко, куда дальше, чем должно было. Он не может понять, что он испытывает к Тредсону. Как давно он не пытался познакомиться с девушкой? Он хочет, чтобы Тредсон его касался.
Оливер внезапно дает ощущение полного контроля над жизнью Дэнни. Он ведет его, как ведут незрячего, как ведут парнера в танце, а Дэнни доверяет себя ему. Ему не хочется вырываться из-под этого контроля. Из-под любого другого — захотелось бы, но это Оливер Тредсон. Ему можно.
Дэнни позволяет себе слегка волноваться, но только совсем слегка. Когда Тредсон подходит к нему, сидящему на диване в его кабинете, вплотную, он понимает, что происходит что-то неправильное, что не должно происходить между двумя мужчинами, но молча ждет его действий. Возможно, он немного подавлен и загипнотизирован этой темной силой, исходящей от Оливера, возможно, ему неловко и чуть-чуть страшно, особенно тактильных ощущений, но он не боится его.

[Гость]

879 слов, тредсон\дэнни, ангст, опять крипота, посещение дэнни подвала, перелом отношений(?), мат

«Меня тошнит от этого запаха сушеных апельсиновых корок, фреона в холодильнике, где побывал десяток людей, и мятного моющего средства, что он разлил вчера вечером. Но я мазохист: я получаю удовольствие, когда он берёт меня жестко, без подготовки и предварительных ласк, мне нравится, когда на утро моё тело ноет. Так почему же не вдыхать эти ароматы мерзости и порока здесь, в этом чуть сыром подвале? Это же…прекрасно…»
Дэнни дышит не только ртом, осторожно пробуя воздух на вкус, носом, улавливая малейшие оттенки в этой какофонии запахов, но и кожей, анализируя влажность и температуру в помещении. Он губкой впитывает ароматы и видит, чувствует, как его тело рассыпается на миллиарды атомов, как он сам становится возбудителем обонятельных рецепторов.
Доктор Тредсон слышит запах кожи Дэнни, когда заходит в свой «кабинет» пару часов спустя, когда мальчишки здесь уже нет. Крылья докторского носа трепещут, как крылья мелкой побитой птицы, каменная маска падает с лица: Кровавый Лик грустно улыбается.

***
- Что-то не так, Оливер? – Дэнни испуганно спрашивает, когда сразу после секса Тредсон встаёт и начинает молча одеваться.
- Мне нужно идти. Спи, - он не целует его в щеку, как делал это раньше, а просто уходит, громко, одним резким движением застегнув молнию на горле свитера.
«Ну и катись к чёрту!..Холодная сука».

***
«Я не знаю, кто он: свет или тьма, я же не вижу как бы, чёрт дери. Мне простительно ошибаться. Мне – да. Но не ему. Он сам понять не может, зачем я ему, ведь так? А мне просто приятно тешить себя надеждой, что всё будет хорошо, что прекратиться это его бегство от себя, от боли и одиночества и что я сам никогда не окажусь на разделочной панели... Надежда умирает последней. Ложь. В человеке умирает всё и сразу именно в тот момент, когда сердце разрывается от болевого шока при снятии кожи».
- Я иногда думаю, снял бы ты кожу с себя, будь у тебя такая возможность? – спрашивает Дэнни, задыхаясь, лёжа на столе с разведёнными в стороны ногами и Оливером посреди них, вбивающимся в тело Дэнни быстро и жадно.
- Да, - хрипит Тредсон и кончает внутрь своего любовника. Спустя полминуты он добавляет: - Но я не могу, к сожалению.

***
- Тебя не должно здесь быть, и ты об этом прекрасно знаешь.
- Знаю, да. А ещё я знаю то, что не будь меня в этом твоём подвале, в доме, ты бы сейчас снимал с кого-то скальп не потому, что тебе есть, ради кого это делать, а потому, что внутри тебе больно и до жути одиноко. Ах, забыл, тебе же ещё нравится процесс. Ты считаешь, что хладнокровно – о да, думаю, ты делаешь это именно так – срезая с людей эпидермис сантиметр за сантиметром, ты переносишь на них часть своих страданий?.. Ни черта подобного: твою боль не услышит и не поймёт даже человек с самой гиперчувствительной кожей, и знаешь, даже без кожи. Так что, как-никак, ты мне задолжал, приятель, за это чувство нужности живому существу у тебя внутри. Оно смешалось с букетом других, не особо приятных и благородных, конечно, но, тем не менее, оно ощутимо греет твоё сердце, да? Так что давай, режь что ли, - в заключение своей тирады Дэнни протягивает свою ладонь Оливеру, - заставь меня почувствовать свою боль. Я знаю: ты этого хочешь.
- Я не этого хочу, - шепчет себе под нос Тредсон и идёт наверх, нервно сцепив руки за спиной.

***
- Дэнни, с тобой всё в порядке? – интересуется мама, когда парень возвращается домой, промокнув под дождём до самого нижнего белья. – Оливер с тобой?
- Со мной всё нормально, - выплёвывает Дэнни слова, как арбузные семечки, - и я без Оливера.
«Всё хорошо. Прекрати дрожать, просто остановись».
- Я просто пройду к себе, переоденусь в сухое, и сделаю вид, что меня нет, ладно, мам?
- Дэнни, что слу…
- Ничего! – бросает он и скрывается в полумраке своей комнаты.
Стянув с себя мокрые джинсы и свитер, всё ещё пахнувшие подвалом и потом Тредсона (а это была именно его одежда), Дэнни обхватывает руками колени и смотрит в воображаемую точку прямо перед собой. Дрожь от холода – внешнего и внутреннего – не проходит, однако он специально не одевается и не заворачивается в кокон из одеяла: так и сидит, покрытый уличной влагой и мурашками, маленький мазохист.
Перед его внутренним взором стоят глаза Тредсона: холодные, тёмные как земля, в которую закапывали всех его жертв, доктор сам так описал как-то их цвет. Когда-то давно, может в прошлой жизни, Дэнни думал, что глаза Оливера становятся медовыми, когда мужчины занимаются любовью. Ему нравилось представлять, как радужка сама по себе, от возбуждения что ли, не спеша меняет цвет в ночной темноте: от жёлтого до медного. Пусть руки доктора никогда не были горячими, Дэнни знает: раньше в них было тепло. А сейчас перед слепыми глазами лишь два чёрных, бесконечных колодца, которые затягивают в себя всё, что встречают на своём пути, весь свет из души и своего владельца, и самого Дэнни. Глаза Оливера темнеют из-за того, что сущность Кровавого Лика действительно одержала победу? Или, если сам Тредсон говорил про свои глаза, как про мрак и темень, то теперь они стали такими, какими и должны быть - настоящими? Дэнни спустил Кровавый Лик с цепи окончательно и бесповоротно либо же загнал этого монстра вглубь доктора Тредсона, сделав последнего более…живым?
Ох, Дэнни, Дэнни, ты сам стал монстром, даже не заметив этого…
В голубых, невидящих глазах на секунду появляется отблеск коричневого, но тут же гаснет, не успев разразиться шоколадным пламенем.

[Гость]

Тредсон/Дэнни-5

— Немного жестче, — шепчет Дэнни в его полуоткрытые губы.
Они вдвоем на смятой постели тяжело дышат, целуя друг друга, куда только можно дотянуться и скользя руками везде, где можно достать. Оливер тяжелый, возбужденный, наваливается сверху, бесстыдно проталкивая колено между ног
Дэнни, но тому почему-то хочется большего. Сильнее, везде, так, чтобы почувствовать Тредсона каждым сантиметром своего тела.
— Что? — Оливер не сразу понимает, о чем просит Дэнни.
— Я хочу, чтобы ты был со мной грубым, — повторяет он шепотом, прижимаясь и невольно выгибаясь.
Это странная просьба. Они оба не имеют никаких бдсм-наклонностей, Оливер всегда аккуратен с ним и больше всего не хочет, чтобы Дэнни что-то причинило боль и оттолкнуло, а его слова граничат с этим. Он совершенно не желает смешивать эти две области.
Тредсон наклоняется и вжимается губами в его шею, ведя вниз.
— Мне казалось, я и так с тобой не слишком церемонюсь, — отвечает он, пытаясь немного успокоить дыхание.
Вместо ответа Дэнни целует его, не давая отстраниться, и дальше слышны только тихие стоны и вздохи. Когда нижнее белье обоих сброшено на пол, а они полностью обнажены и заведены дальше некуда, Дэнни тихо, но утвердительно шепчет:
— Возьми меня так.
Тредсон заставляет его замолчать, гладит его губы пальцами, языком проходится по шее вниз и продолжает ниже и ниже, вылизывает его ключицы, спускается по грудине, обхватывает губами сосок, прикусывает его, потом переходит на живот — Дэнни, кажется, забывает, как дышать, — не пропускает ни сантиметра его кожи. Влажные следы на коже медленно высыхают, остывая, и Дэнни ежится, извивается, пытается вздрагивать иногда. Оливера бы сейчас от него не оторвали бы все силы ада, кажется. Кожа Дэнни мягкая, теплая, невыносимо приятная наощупь, она божественная, она совершенна, и Оливер отдает ей должное, лаская ее, как умеет. По его спине всегда пробегает холод при мысли, что когда-нибудь он может захотеть отделить ее.
Дэнни стонет снова, когда он ведет языком ниже, и это отвлекает Тредсона от любых мыслей. Он уже напряжен до невозможности, выгибается под прикосновениями его языка, дышит неровно и шумно, и Оливер переходит к делу.
Когда он начинает двигаться, не выждав должного времени, стоны Дэнни становятся срывающимися и отчаянными совсем иначе, чем раньше. Тредсон аккуратен, но жЕсток, он тянет его за волосы, заставляя откинуть голову, ставит болезненные отметины, Дэнни в ответ вцепляется зубами в его плечо, чтобы не кричать. Оливеру приходится перехватить его руки, и Дэнни выгибается под ним совсем на пределе.
Они оба выглядят совершенно сумасшедшими: хватающий ртом воздух, закатывающий глаза Дэнни, и Тредсон с темным, помутившимся взглядом, двигающийся резко и быстро.
Когда рука ложится на его горло, Дэнни резко вдыхает и замирает. Никакой асфиксии, просто жесткая, крепкая хватка, но это уже на грани, почти невыносимо, и когда Оливер сжимает пальцы до боли, убыстряя темп в финальной гонке за разрядкой, Дэнни просто сносит крышу. Возбуждение зашкаливает так, что кажется, невозможно такое выдержать, и спустя недолгое время он кончает, получая настолько большое удовольствие, что после перенапряжения это почти болезненно. Эта грань удовольствия и болезненности сладка до невыносимости. Дэнни бьется в судороге, заливая спермой живот и Тредсона, и ему кажется, что он умирает.
Оливер, не разжимая пальцев, еще двигается, входя в расслабившееся под ним тело, и наконец кончает. От ощущения чужого горла под руками, тела, с которым он может сделать все, что захочет, все становится намного острее, и он невольно думает, что в чем-то Дэнни был прав. Оргазм оглушителен, и он буквально падает сверху, дезориентированный и выжатый.
Какое-то время слышно только одно дыхание. Потом Тредсон перекатывается на кровать рядом и обессиленно раскидывается, громко выдыхая.
— Как-нибудь я попрошу тебя меня связать, — говорит Дэнни хрипло спустя пару минут, когда наконец может говорить.
Тредсон тихо и так же хрипло смеется, думая, что все оказалось не так страшно. Возможно, он готов на некоторые эксперименты.
— Я готов пойти навстречу твоим странным желаниям, — отвечает он.

[Гость]

Тредсон/Дэнни. Паническая атака. Недокомфорт. ~1200 слов.

Когда Тредсон впервые встречает Дэнни, он думает о том, что люди очень странные существа. Они слишком много берут на себя, они идут против законов природы, совершенно не задумываясь о том, на сколько противоестественно то, что они делают. Сохранять жизнь существу не способному полноценно функционировать, разве это не глупо? В дикой природе Дэнни бы не выжил, естественный отбор решил бы его судьбу за долго до того, как ему исполнилось двадцать два, за долго до того, как он начал осознавать себя как личность. Но в человеческом обществе он не только выжил, он прожил очень долго для того, кто абсолютно слеп, слишком долго, слишком продуктивно, слишком мучительно. Не пора ли оборвать эту жизнь из вполне гуманных соображений, которые, в общем-то, чужды Оливеру?
Он думает об этом, пока Дэнни рассказывает о себе и своих проблемах, и вопреки своим умозаключениям не предпринимает ровным счетом ничего.

Их любовная связь – это нечто удивительное, не поддающееся разумному объяснению на первый взгляд, но вполне логичное с точки зрения психологии. На какой-то момент она ослепляет Тредсона. Он не знает, счастлив ли он, он просто не анализирует себя и свое состояние какое-то время. Он отдает себя целиком и берет все, что Дэнни может ему предложить: его чувства, его мысли, его тело. Они часто занимаются любовью, и Оливер никак не может насытиться, кажется, чем чаще это происходит, тем сильнее хочется повторения.
Для Дэнни секс не главное, что довольно странно для молодого мужчины. В то же время он очень отзывчив и жаден до ласки. А то какую эмоциональную нагрузку он вкладывает в каждое движение, жест, легкое касание и поцелуй просто поразитель. Не удивительно, что Тредсон на какой-то период забывает обо всем и позволяет себе раствориться в Дэнни, пустить свою жизнь на самотек.
Позднее он понимает, что это и есть любовь. Он был влюблен, но, к сожалению или к счастью, влюбленность быстро проходит.
Дэнни чувствует, что чувства Оливера угасают. Каким образом ему это удается трудно сказать. Он не видит глаз Тредсона, он не часто прикасается к его лицу, чтобы понять, какая гримаса сопутствует его спокойному выверенному тону, но он обо всем знает. Оливер думает, что Дэнни ему мешает. Он жаждет крови, ему просто необходимо содрать с кого-то кожу, заставить кричать о боли и ужаса. Без этого его ломает, а мир вокруг кажется плоской ширмой, лишенной обычной гармонии и яркости. Но он не может позволить себе новую жертву, пока Дэнни рядом, как бы хорошо тот не был осведомлен о его жизни. Но устранить преграду оказывается на удивление не просто.
Тредсон начинает с малого. Чуть сильнее дернуть за волосы во время минета, слишком резко войти в него покорно раскинувшегося на сбившейся простыни, задать слишком яростный темп, не дав привыкнуть к себе, перед оргазмом до крови прокусить его плечо – он не проверяет реакцию Дэнни, нет, он проверяет свою. Ему нужно знать, как психика отреагирует на боль, причиняемую тому, кто долго был рядом, любил Оливера и отдавал ему себя всего, без остатка. Не нужно быть психологом, чтобы знать, того, кто близок, труднее осознанно обидеть, не говоря уже о том, чтобы лишь жизни.

Однажды Дэнни говорит:
- Я хочу увидеть твое лицо.
Они лежат в их постели вспотевшие и расслабленные после секса. Синий невидящий взгляд Дэнни направлен в потолок, он переводит дыхание и добавляет:
- Я создаю для себя образ каждого человека, складываю по крупицам. Он обычно из запахов, звуков и шорохов, ощущения кожи под пальцами, если повезет. Я слышу твой голос и вижу тебя. Но ты ускользаешь, Оливер. Теперь ты ускользаешь.
Тредсон приподнимается на локте и заглядывает в невидящие глаза Дэнни, возможно всему виной плохое освещение, но в синий глубине ему видятся боль и отчаянная решимость. В ту ночь его впервые посещает мысль, что Дэнни знает.
Эксперименты Тредсона раз за разом подтверждают лишь одно, он не готов расстаться с ним, он слишком привык к тому, что его любят таким, каков он есть, привык к гарантированному физическому наслаждению, к тому, что каждую ночь тело любовника расслабляется от его ласк и принимает его без сопротивления. Его случай слишком напоминает старую арабскую сказку и это раздражает еще сильнее. Тредсон ищет выход.
Дэнни снова и снова признается, что любит. Чем грубее и холоднее становится Оливер, тем чаще он это повторяет. Разговор о лице Тредсона повторяется раз за разом, только теперь вместо слова «хочу» Дэни говорит «должен». Между ними противостояние, которое можно сравнить с холодной войной. И оно не может длиться вечно. Но исход войны, как водится, решает случай.

Дэнни моет посуду после завтрака (с готовкой он не справляется, но прибирать вполне способен) и говорит о том, что в их отношениях что-то изменилось. Он не считает нужным лгать и притворяться. Тредсон прячется за утреннюю газету и курит, такие разговоры при свете дня вводят его в легкое замешательство.
Шумит вода, кухня залита золотым светом, Дэнни со стуком кладет только что вымытый нож на край раковины и вдруг замокает на середине фразы. Оливер смотрит на него поверх печатных листов и невольно хмурится. Дэнни слепо шарит ладонями по дверце висящего над мойкой посудного шкафа подрагивающими пальцами и начинает что-то невнятно бормотать.
Тредсон молча встает со своего места и делает несколько неторопливых шагов, настороженно наблюдая за происходящим. Должно быть, со стороны это выглядит так, будто он подкрадывается.
- …свет… здесь не должно быть света… - сбивчиво шепчет Дэнни.
Тредсон впервые слышит в его голосе страх и это сбивает с толку, настолько, что он замирает в паре шагов от Дэнни. И вздрагивает, когда тот резко оборачивается и почти кричит:
- Оливер! Откуда столько света? Оливер!!!
Тредсон молчит, заворожено глядя, как лицо Дэнни мгновенно бледнеет, а его грудь начинает тяжело вздыматься. Должно быть, он утратил контроль над собой, потому что не может определить местоположение Оливера, а тот не спешит его выдать. Дэнни хватается за столешницу одной рукой, а вторую прижимает к груди. Он дышит все чаще и слова даются ему все труднее:
- Оливер! – зовет он из последних сил.
Тредсон прекрасно знает, что с ним происходит. Паническая атака. Очень мучительное состояние. Дэнни сейчас не хватает воздуха настолько, что болит в груди и немеют руки и ноги. Оливер ждет еще пару секунд, а потом, мгновенно преодолев расстояние между ними, обхватывает его за плечи одной рукой, а второй зажимает ему нос и рот, заставляя задержать дыхание. Дэнни бьется в его объятиях, пытается вырваться, но он уже слишком слаб, чтобы оказать серьезное сопротивление. Тредсон смотрит в его слепые глаза, и время кажется ему вязким и тягучим, как расплавленная карамель. Словно сама судьба подкидывает ему шанс избавиться от любовника раз и навсегда, всего то и нужно, не убирать ладонь от его лица и подождать, когда он умрет от асфиксии. Но Оливер вдруг чувствует, что ему самому трудно дышать. В животе скручивается тугой узел, а руки перестают слушаться. В этот момент он отчетливо понимает, что не сможет убить и отпускает Дэнни. Тот мгновенно обмякает, и приходится приобнять его за талию, чтобы не дать упасть.
Тредсон молчит, пораженный своей реакцией на произошедшее, Дэнни тяжело дышит, уткнувшись лбом в его плечо. В кухне по-прежнему шумит вода, но ни тот не другой этого не замечают.

Чуть позже Оливер держит Дэнни за плечи, пока того мучительно рвет. Он не чувствует отвращения, как впрочем не чувствует и вины. Он бы не на много пережил бы свою жертву. На глаза попадается нож, лежащий на краю мойки. Тредсон точно знает именно им он и вскрыл бы себе сонную артерию, убедившись, что Дэнни мертв, без слез и предсмертных посланий. Ему предстоит многое переосмыслить и разобраться в себе, но он сделает это чуть позже.
Он помогает Дэнни умыться и ведет в спальню, стягивает с него пропитанную потом футболку и укладывает в постель. Тредсон не удивляется тому, что тот тих и послушен. Подавленное состояние обычное дело после приступа паники. Чего он не ждет, так это того, что Дэнни вцепится в него обеими руками, заставляя лечь рядом.
- Я видел тебя, - шепчет он, прижимаясь к Оливеру всем телом, - я видел.

[Гость]

Тредсон/Дэнни-6

Оливер выдыхает и двигает бедрами. У него влажный, взмокший лоб, капли пота на висках.
Он делает еще одно движение и низко, глухо стонет. Дэнни гладит его ноги, торс, дотягивается до искаженного лица. Его пальцы чувствуют, как напряжена каждая мышца.
Стонущий Оливер - это очень, очень непривычно, а стонущий Оливер со связанными собственным галстуком руками за спиной, сидящий верхом на Дэнни и пытающийся преодолеть сопротивление собственного тела - почти на грани невозможного.
Дэнни тоже нелегко. Он прикусывает нижнюю губу, невольно сжимая пальцы на бедрах Оливера. Ощущения очень... острые. Особенно для парня, который имел минимальный сексуальный опыт исключительно как принимающая сторона.
...Очень тесно, даже несмотря на то, что они предприняли все подготовительные меры. Тесно до дискомфорта. Горячо. Оливер шумно дышит, пару раз подавляет почти вскрик, когда становится особенно больно, связанные руки добавляют неудобства, и Дэнни придерживает его за талию, не давая потерять равновесие.
Они так мучаются минут десять, пока не получается, наконец, и Тредсон может отдышаться и привыкнуть. К тому времени Дэнни уже почти на грани, и ему тоже, пожалуй, нужно немного притормозить. Он ведет руками вниз по быстро поднимающейся и опускающейся груди Оливера, гладит его, ласкает, и думает, что все бы отдал, чтобы посмотреть на него сейчас. Наверное, он очень красив такой. Многие девушки отдали бы все, чтобы посмотреть на него таким, думает Дэнни и слегка улыбается.
Оливер наклоняется вперед, это трудно, но осуществимо, и целует-кусает его губы, долго, жадно, упорно. Потом выпрямляется и двигает бедрами. Это как удар под дых - Дэнни никогда не думал, что может быть так хорошо. Тредсон так же настойчив и требователен, как и тогда, когда он сам берет его,
громко вдыхает, сдерживает стон, двигается снова, снова, снова. Дэнни откидывает голову назад, подаваясь бедрами вверх, снова вцепляется в его бедра, тянет на себя, входя глубже. Их совместные движения становятся более резкими, ритмичными, он дергает руки Оливера за конец галстука назад, заставляя того выгнуться, и слышит полустон-полувскрик, но не прекращает натяжения ткани.
Это невыносимо эротично, Дэнни почти больно от того, что он не может это увидеть; наверное, больше, чем увидеть такого Тредсона, ему хочется только увидеть их со стороны. Он облизывает губы, тянется ладонью к животу растрепанного, вспотевшего Оливера, ведет по нему вниз и наконец касается его наряженного члена, второй рукой продолжая тянуть его бедра на себя.
Много ли людей могут похвастаться, что в извращенной форме имели Кровавого Лика?.. - думает Дэнни, прежде чем выгнуться в оргазме.


После их первого опыта они больше не обсуждают возможность поменяться местами - не потому что им не понравилось, как раз наоборот, когда Дэнни гладит лежащего частично на нем Оливера по влажной от пота спине, ему кажется, что он намного более вымотанный и довольный, чем обычно, - а потому что их и так все устраивает.
Но перед обездвиженным Тредсоном ему практически сносит крышу. Он следит пальцами холодные звенья цепей, удерживающих разведенные ноги, трогает его крепко связанные над головой руки, примотанные к спинке кровати, и вначале хочет просто взять его немного жестче, чем первый раз - он и сам удивлен этому желанию, но приписывает его соответствующему антуражу. Оливер следит за ним неожиданно настороженным взглядом . И дергается, когда Дэнни завязывает ему рот - о многострадальный галстук! Было бы лучше, если бы под руку сейчас попалось что-то более широкое и удобное, - плотно и крепко.
Дэнни сначала освобождает его ноги ненадолго, заставляя перевернуться на живот, но если это и вызывает облегчение, то оно быстро сменяется страхом, потому что в его руках Оливер краем глаза видит что-то длинное и гибкое. Он не успевает понять, что это, когда его обжигает первый удар. Дэнни бьет довольно неумело и приблизительно точно, и это очень больно. Не на грани, но так, что Оливеру хочется кричать.

За такую непрофессиональную, но по-своему несчастную врача, к которой когда-то его отвели родители. За те дни, когда Дэнни жил как во сне, пытаясь справиться с правдой.
- Ты делал мне так больно! - кричит Дэнни, замахиваясь снова и слыша приглушенный всхлип боли.
За этих придурков, которые так долго смеялись над ним. Они не заслуживали такого, совершенно точно. Чего-то плохого, но не такого.
Дэнни бьет его еще раз и еще.
За всю его боль, за весь его шок, за все его страшные мысли. За то, что он не мог спать ночами. Но это все ерунда, горьчайше усмехается Дэнни.
За то, что ты делал с ними, беззащитными, ничего не подозревающими, ни в чем не виноватыми. Только в том, что попадались тебе случайно в безлюдных местах, да?
Дэнни останавливается, только когда у него устает рука.
Спина Тредсона красная от полос ударов, и Дэнни чувствует эти вспухшие следы, когда касается их рукой, вызывая громкий вскрик.
Возможно, он слишком жесток, когда рывком переворачивает Тредсона на спину, наощупь находя браслеты цепей и снова фиксируя его ноги. Он представляет, как это больно - лежать на исполосованной спине, но не останавливается. Его ярость постепенно переходит во что-то иное, и вскоре Оливер вынужден глухо кричать уже по другой причине, пока Дэнни берет его, больно, зло, резко, с минимальной подготовкой для этого.
Когда все заканчивается - Дэнни, несмотря на свое состояние удивлен тем, как он справляется, - он освобождает Оливера, и из последних сил помогает ему завернуться в одежду и дойти до спальни.
Он опустошен, обессилен, ему плохо, и больше всего хочется, чтобы ничего этого не было, особенно тяжело дышащего Оливера, вцепившегося в его плечо. Дэнни удивлен, что тот принимает его помощь.
- Прости меня, - повторяет он, - прости. Я уйду, я сейчас уйду, мне только надо знать, что с тобой все в порядке.
В противорчие своим словам он крепко обнимает его (стараясь не касаться спины), гладит по плечам, пояснице, бокам, касается так любяще и трепетно, что Оливер поднимает на него взгляд.
- Не надо уходить, Дэнни, - хрипло, сорванным голосом говорит он, - пожалуйста, будь со мной.
И это самое большое признание, которое Дэнни когда-либо получал.
Тредсону больно шевелиться, больно сидеть, он закрывает глаза, выдыхает шумно и неровно, и Дэнни придвигается к нему еще ближе, еще крепче обнимая его, с трудом веря тому, что слышит.
- Прости, прости меня, - повторяет он, - я больше никогда этого не сделаю.
Он берет на кухне антисептик, быстро возвращается, и долгое время они проводят рядом, пока Дэнни, прижимая его к себе, водит смоченной ватой по его спине, испытывая невыносимые вину и жалость.
"Он принял мое наказание?" - стучит у него в голове.
Он медленно, невыносимо ласково для Оливера гладит его спину, касается губами плеча, моргает покрасневшими глазами.
- Все хорошо, Дэнни, - говорит Тредсон, - все хорошо, успокойся. У каждого из нас есть темная сторона.

[Гость]

Пинтодрака, кровавые сопли, слезы и БОЛЬ по мотивам комментариев анонов

Зак снова занес кулак, но на этот раз не ударил.
- Неужели все? - едко спросил Крис, слизывая кровь с верхней губы, голос у него был сладкий и очень пьяный, - Что такое, Куинто? Рука устала?
- Ради всего святого, заткнись Кристофер, - Закари помотал головой, все еще удерживая его за ворот футболки.
Живот болел, под глазом пекло, там явно наливался синяк.
- Мне заткнуться? Мне?! Ты ворвался в мой дом, выставил парня, с которым я собирался весело провести время, разбил мне нос. И теперь ты предлагаешь мне заткнуться? - Пайн так сильно толкнул его в грудь, что Зак не устоял на ногах, но успел мертвой хваткой вцепиться в Криса, и оба повалились на пол.
Они неуклюже барахтались, пытаясь ударить друг друга, но получалось плохо. Теперь их борьба совсем не походила на драку - это была какая-то странная возня. Заку даже подумалось, что возня эта могла бы плавно перейти в жесткий секс, если бы Крис не был настолько пьян. Они оба быстро выдохлись. Но Куинто все-таки вышел победителем, навалился из последних сил и подмял Пайна под себя. С трудом двигаясь от боли и усталости, Зак оседлал его бедра и зафиксировал руки над головой.
- И что теперь? - обреченно спросил Крис.
- Теперь ты угомонишься, выпьешь аспирин и я уложу тебя спать, - тяжело дыша, ответил Зак.
Крис расхохотался.
- А потом мы проснемся в одной постели и заживем долго и счастливо? Так, да? Ты будешь ебать все что движется? А я превращусь в твоего комнатного бойфренда, как все остальные до меня?
- Нет, Кристофер, мы оба будем ебать только друг друга. Больше никаких раздельных пьянок и измен, - Куинто изо всех сил пытался сохранить спокойствие и не сорваться снова.
Пайн снова засмеялся, но на этот раз каким-то странным кашляющим смехом, и отвернулся. Зак заметил, как заблестели его глаза, мгновенно слез с него и помог сесть.
- Крис, - жалобно попросил он, - Крис, пожалуйста, возьми себя в руки. Ну же!
Но у Пайна уже началась пьяная истерика и он не мог остановиться. У него снова пошла кровь носом.
Зак обнял его, прижимая к себе как можно теснее. Укачивая Криса, как ребенка, он думал о том, что никого не стал бы вот так утешать, и уж тем более вытирать кровь с лица рукавом собственной толстовки. Он пропустил тот момент, когда Пайн стал ему настолько дорог, но упускать второй шанс быть с ним рядом он не собирался.

[Гость]

1075 слов, тредсон\дэнни, в продолжение к зарисовке про подвал и просьбу дэнни "режь". под конец вас может сквикануть.

- Я знал, что ты вернёшься, - говорит Тредсон, когда Дэнни спустя 4 дня 12 часов и 27 минут после своего «бегства» присаживается на диван. Оливер закрывает свой «кабинет» и, уже развернувшись лицом к собеседнику, продолжает: - Ты тоже это знал.
Тредсон берёт с журнального столика открытую бутылку виски – он на днях баловался со спиртным – и небрежно наливает в стаканы, которые стоят здесь же. Дэнни ворочает головой на звук льющейся жидкости, как собака, разве что только уши торчком не ставит. Он громко тянет носом, вдыхая алкогольные пары, и, точно определив положение рук Оливера в пространстве, вцепляется в них своими. Вынимает бутылку и ставит её на столик, тянет пойманные ладони к своему лицу, заставляя доктора сесть рядом. Тредсон не говорит ничего: он с неподдельным интересом наблюдает за действиями парнишки. Ещё доктор пытается сосредоточиться на своём внутреннем состоянии: безмятежность? Хладнокровный убийца и…это?
Оливер находил чувство странным, внезапным, иррациональным, но красивым.
- Я не хотел сделать тебе больно, прости, - Дэнни улыбается своей самой извиняющейся и доброй улыбкой в шершавые, мозолистые у основания пальцев ладони. Он начинает медленно, но настойчиво выцеловывать своими тёплыми пухлыми губами каждую линию на коже этих рук. Парень что-то шепчет, Тредсон не слышит, да, по правде говоря, и не хочет слышать: он просто молча ловит руками мелкие клочки дыхания Дэнни, покидающие его лёгкие при каждом новом поцелуе.
Дэнни уже практически вылизывает пальцы доктора, когда вдруг замирает и… медленно и глубоко просто дышит, втягивая внутрь запах любимых рук. Аромат выкуренной 15 назад сигареты разбивается о носоглотку и приятно щекочет заднюю стенку осколками. От запаха табака Дэнни хочется чихнуть – громко и мокро – но он пересиливает себя, чтобы не разрушить момент: он трётся носом о руки Оливера и всё проходит.
Запах сигарет не заглушает напрочь и другой аромат, едкий, резкий. Это антисептик. Запах спирта и лимонного ароматизатора создают впечатление стерильности, безопасности, и Дэнни, вдоволь надышавшись всем этим флаконом, одним движением убирает руки Оливера со своего лица себе же на поясницу.
- Ты такой чистый, на тебе нет…грязи, - шепчет Дэнни немного колючей щеке Оливера.
Тредсон думает, не ответить ли, что его грязь-то на самом деле внутри него, но в итоге произносит в жаркие, приоткрытые губы совершенно иное:
- А ты, такой грязный мальчишка, хочешь сделать меня таким же, мм?
- Мне нравится эта твоя обеззараженность, стерильность, - говорит Дэнни, возбуждаясь: такой Тредсон, грязный и мрачный всё ещё заводит его с пол оборота. – Но я был бы не прочь избавить тебя от этой чистоты…
- Хммрр, - рычит Оливер, кусая Дэнни за нижнюю губу, - только если ты не будешь больше просить меня тебя порезать.
- Неет, - протягивает он в ответ и улыбается, - сегодня точно не буду, у меня другие планы на твои руки.
Шорох ткани. Приглушённые вздохи и стоны. Табак и антисептик впитываются в тело Дэнни снаружи, через время – изнутри тоже. Горячие мозолистые руки сжимают невинное, казалось бы раньше, тело Дэнни. Оливеру жарко, тесно, узко и хорошо как никогда прежде. Он чувствует, что больше не выйдет из чужого тела – в прямом и переносном смыслах слова. Он ловит себя на мысли, что его душа останется в другом человеке навсегда.
Кусая Дэнни за плечо, он стонет, когда делает глотки воздуха в такт собственным красноречивым толчкам, и просит. Нет – умоляет:
- Скажи. Моё. Имя.
Дэнни выжидает 4 секунды и выдыхает, кончая себе на живот:
- Оливер.
Тредсон так и не выходит из расслабившегося тела.
Спустя пару часов они находят себя всё такими же уставшими, вымотанными друг другом, но друг другом и накормленными, напоенными. Дэнни и Оливер сливаются в одно целое, переплётшись ногами, руками. У них один на двоих запах, но их по-прежнему двое. Двое таких нездорово одержимых: первый – беззащитностью и слепым доверием второго, второй – мрачностью, эдакой извращённой «неординарностью» первого.
Эти двое делят не только постель, но и чувства друг друга, как бы пафосно это не звучало. Эмпаты не ощущают, что границы размываются.
- Знаешь, в следующий раз, когда во мне опять что-то сломается, когда я психану и смотаюсь от тебя прочь на пару дней, ты найди себе кого-нибудь. Ну, похожего на меня мальчишку. Убей, оттрахай его мёртвое тело пожёстче, вымести злость, сними кожу потом и усни: думай, что она принадлежит мне.
Тредсон замирает на полувдохе: кажется, его начинает мутить от запаха пота Дэнни, от их общего запаха. Его зрачки то расширяются черными дырами, то сужаются «черными карликами» и всё кидаются со стороны в сторону, словно желая разбиться о линию роста ресниц. Оливер никак не может заставить себя дышать дальше.
- Ээй, - Дэнни замечает это и сильнее стискивает Тредсона в объятиях, прося таким образом прощения за свои слова, не иначе. – Я пошутил, дурацки, дурацки пошутил! Мой мозг выдаёт иногда такие штуки: я не осознаю, что за бред несу… Блядь, Оливер, ты будешь дышать или мне…
- Не обнимай меня.
- …сделать тебе искусств… Что? – Дэнни ошарашенно привстаёт на руках, нависая теперь над Оливером, и пристально смотрит перед собой, в свою слепую пустоту.
- Я сказал «не обнимай меня», - уже более мягко повторяет Тредсон, однако стали в его голове всё равно более чем достаточно. – Не прикасайся к моему телу.
- О как, - брови Дэнни многозначительно взлетают вверх, - как пожелаешь.
Парень отталкивается рукой от кровати и, перевернувшись в воздухе, громко падает на спину справа от Оливера. Убедившись, что он не касается тела доктора ничем и нигде, Дэнни продолжает:
- Только объясни мне, будь любезен, какого чёрта происходит?
- Девушка…
- Что?..
- Джэйн, - бесцветно шепчет Тредсон.
- Я не поним…
- Блондинка с голубыми глазами, хорошим телом и приятным голосом.
Теперь очередь Дэнни задерживать дыхание.
- Ты ошибся с полом: я убил женщину. А кожу снять я не успел: кое-какой старый знакомый вернулся. Остальные же события ты описал довольно достоверно. Не думаю, что ты нуждаешься в подробностях.
Через 15 секунд Дэнни сблёвывает на пол остатки ужина. Пока его пустой желудок ещё пару минут ругается желчью, Тредсон щёлкает зажигалкой, шумно вдыхает дым и произносит:
- Меня после того полового акта тоже рвало, не думай, что я получил особое удовольствие. Но кончил, это да.
Дэнни не отвечает. Откупившись от приступа рвоты взглядом загнанного волчонка, парень теперь лежит на боку, спиной к Тредсону, поджав колени к подбородку, и пытается уснуть.
Тредсон поглощает никотин ещё 2 минуты 40 секунд: он безуспешно пытается проснуться.
Потому что это какой-то чёртов кошмар – да, Оливеру они тоже могут сниться – где единственное светлое существо, сумевшее полюбить Тредсона и его внутренних монстров, теперь губкой впитывало всё самое скверное и гнилое.
Оливер становится лучше, чище. Ему жутко от этого. Ему жутко оттого, что ему жутко.
До самого утра ни Оливер, ни Дэнни не произносят ни слова.

[Гость]

688 слов, пинто, осень

Пахнет дождём, сыростью и тоской. В начале октября на Закари Квинто накатывают воспоминания. Он сидит в небольшом, почти безлюдном, Нью-Йорковском парке и наблюдает, как Ной бродит по аллее, выискивая себе сухое местечко, чтобы прилечь. Подойдя к собранным в кучу листьев, огромную даже по человеческим меркам, пёс подминает под себя передние лапы и пристраивает на них свою мохнатую голову.
Зак смотрит на любимое животное, а Ной - на любимого хозяина.

- Эй, Закари, - радостно зовёт Крис, - иди сюда, здесь столько красивой листвы! Давай поваляемся в ней!
- Ты предлагаешь мне, 36-летнему мужику позажиматься с тобой в куче листьев или что? – без намёка на веселье спрашивает Закари Квинто, не обернувшись даже взглянуть на Криса и труды местных дворников.
- Нет, я, блядь, просто хочу поднять тебе настроение! – Пайн подходит со спины и сжимает плечи, обтянутые кашемировым пальто. – Пошли, мистер Угрюмая Туча! Будет весело!
Он буквально тянет Зака за собой в направлении кучи. Тот пару раз спотыкается о корни деревьев, но всё-таки добирается до листвы живым и здоровым.
- Вот так уже лучше! – смеётся Пайн. – А теперь плюхайся вниз.
И воспользовавшись своим же советом, Кристофер полу горизонтальное положение тела.
Зак неуверенно ковыряется носком ботинка в куче листвы.
- Тут нет битого стекла, собачьих какашек, использованных презервативов и прочего мусора, так что, давай, падай сюда, - Крис вальяжно хлопает рукой слева от себя.
От этого его движения там подымаются в воздух 2 мелких листочка – на секунду-две – а потом падают на пальцы Пайна.
– Да садись ты уже!
Будучи схваченным за лодыжку, Закари тяжело сопротивляться и он со вздохом прячет свою плоскую задницу в тёплую, прогретую осенним солнцем листву.
Крис закидывает Квинто большими кленовыми дистьями. Закари корчит недовольную рожу, но потом хитро улыбается и припечатывает ближайший лист ко лбу Пайна.
- Эээй, я так не играю! – надувает тот губы и тут же наваливается на костлявого друга, стараясь черноволосую, глупую голову в пятнах жёлтого и красного цвета.
Закари мотает головой во все стороны, смеётся и фыркает как ёж. Черенки листьев колют затылок, но Квинто признаёт правоту Кристофера: от этой авантюры реально стало веселее.
Они копошатся как зверьки, как 7-летние дети в яркой куче, дёргают ногами, поднимая вокруг себя маленькие цветные вихри.
- А вот этот на, попробуй съешь! – Крис в шутку пихает лист Заку в губы. – Он должен быть терпким, медовым судя по запаху. Открой рот!
Квинто пытается не ржать: склеивает губы в тонкую линию, но глаза-то, эти карие глаза смеются и искрятся осенним коричневым цветом.
- Ну, не хочешь, как хочешь, сам съем! – Крис отстраняется и перестаёт тыкать листом Закари в лицо: теперь он вертит постаревшего ребёнка клёна возле своего собственного.
- Отдай его сюда! – кричит Зак и сверху наваливается на Пайна. – Мне нужно хорошо питаться, ты же прямо сейчас чувствуешь все мои кости, не правда ли?
- Ага, - подтверждает Крис, - а ещё я чувствую твоё дыхание на своей шее.
Лист всё ещё находится у лица Пайна, но теперь и лицо Закари опасно близко.
- А ты… отбери его! – Кристофер пристально смотрит Закари в глаза. – Без рук! – и он помещает этот «деликатес» себе на губы. – Да побыстрее, а то совсем меня раздавишь.
Зак уже почти касается шершавого листа своими губами, как цветной лоскуток вдруг сносит ветром с лица Пайна: Квинто попадает своим голодным ртом прямо в губы Криса. Поцелуй получается лёгким, шелковистым и… аккуратным.
Квинто уже хочет прекратить этот тактильный контакт, но Крис уже залазит ему в рот своим горячим языком. Пайн держит свою добычу за затылок обеими руками, углубляя поцелуй.
Боже, он сейчас залезет внутрь Закари с ногами, какое бескультурье и плохое воспитание!
Мужчин разделяют несколько слоёв одежды, несколько десятков листов и несколько квадратных сантиметров запаха прелости, но они всё равно чувствуют жар тел друг друга.
- Я не думаю, что лист вкуснее, честно, - шепчет Закари Пайну в губы.
Кристофер довольно улыбается.
- Сволочь, - тихо говорит он, убираю руки с чужого затылка, - ты же даже не попробовал!
В Квинто вновь летят жёлтые, красные, коричневые листья, но уже сразу с двух сторон.

Не пахнет ни дождём, ни сыростью, ни тоской. Пахнет теплом, светом и бархатными опавшими листьями.
- Я знал, что ты будешь здесь, - раздаётся за спиной знакомый голос.
Ной быстро ретируется в другую кучу листьев.

[Гость]

965 слов, торонтовская панель, намёки на ангст и пинто, конечно

- Это будет очень неловкий вопрос...
«Ну, давай, спроси меня про это. Опять».
- О! ОК. Прошу прощения, но неловкий для кого?
- Для вас, - девушка резким, однако словно отрепетированным жестом даёт Заку понять: речь идёт про него. Будто он сам не понял этого, честно слово. - Часть фандома ассоциирует ваши отношения с Крисом Пайном с понятием более широким, чем просто дружба... – в зале слышны вздохи: то ли люди рады, что об этом спросили. Опять. То ли они просто не могут сдерживать рвущиеся наружу «Какого чёрта? Зачеем, зачееем ты это спрашиваешь?» эмоции. Но фанатка продолжает атаковать Закари: - Что вы по этому поводу думаете?
«Да ладно. Какой неожиданный вопрос, никогда не думал, что меня кто-то об этом спросит. В двадцать девятый раз-то».
- Да, это действительно неловко. Но, думаю, для вас это чуть более неловко, чем для меня, - отвечает Квинто, кивая своим же словам: так проще принять то, что вырывается из твоего собственного рта.
Вцепившись в микрофон с несвойственной Закари злостью, но свойственным в последнее время отчаянием, прижимая средний палец к чёрной пластмассе, он ощущает этот предмет чьей-то шеей. Фанатки, в ужасе хватающей последние квадратные сантиметры кислорода перед тем, как быть задушенной своим кумиром. Криса Пайна, закатывающего глаза к потолку из-за асфиксии и полнейшего удовлетворения: как эмоционального, так и физического. Своей собственной, ибо рациональнее было бы сдавить шею себе самому, чем представлять задыхающегося, потного Кристофера.
- О чем вы спрашиваете? – с издёвкой спрашивает Квинто. Его тело вторит его же словам: плечи нервно дёргаются вверх, по шейным позвонкам пробегает нервный импульс, и мужчина вмиг становится колючим как ёж.
- Каковы ваши отношения с Крисом Пайном? Каковы ваши мысли по поводу того, что Кирк и Спок больше чем...
Лицо Зака содрогается в болезненной гримасе, словно от удара током. Но в последний момент Квинто удаётся выдавить из себя что-то наподобие улыбки: искусственной, нарисованной, но всё же улыбки, для фанатов вполне хватит и такой.
- Кирк и Спок? Или я и Крис? Уточните, что здесь происходит?
« Итак, что я думаю о фанфикшене? Я рад, что вы спросили. Потому что когда я был в Ирландии и давал интервью, кто-то спросил об этом. Я ответил, и некоторые люди посчитали мой ответ неуважительным. Я хочу сообщить для протокола, что не испытываю неуважения к тем, кто пишет или читает фанфики. Сам я совершенно в них не заинтересован. Я уважаю людей, которые этим интересуются, это как хобби, увлечение что ли. Думаю, что Кирк и Спок и точно я и Крис просто хорошие друзья.
Нет. Не так. Потому что они всё равно будут перетирать мои слова, каверкать, как они любят это делать, думать всякое разное. Я буду думать всякое разное… Хотя это щемящее чувство уже вроде как начало проходить. Но вот, опять…"
Зак задерживает взгляд на точке, где три плоскости: двух стен и потолка объединяются в одно целое. Он чувствует, как узел из стеблей крапивы внутри начинает медленно развязываться, больно обжигая изнутри грудную клетку. Там, где был прежде этот сгусток боли и страха, теперь тишина и спокойствие. В руках, плечах, лёгких, ногах, во всех частях тела, где Зак прятал прежде тепло с пресс-конференций, со съёмок и просто от общего времяпрепровождения, теперь были лишь противные, мелкие колючки бывшего крапивного узла, испещрявшие его насквозь.
Зак отводит взгляд в сторону, перегруженный болью мозг выдаёт лицевым мышцам команду «Улыбка. Честно. Последняя такая улыбка». Лицо сопротивляется, скулы сводит едва заметной судорогой, нижняя челюсть замирает на сотые доли секунды – и на свет рождается улыбка, а изо рта Зака, мотыльками на свет вырываются слова.
- Между мной с Крисом ничего нет. Но меня тянет к нему, и я не знаю, что с этим делать. Совсем не знаю.
Зал разряжается аплодисментами, криками радости, недоумения и где-то даже шоком.
- Хуже всего было во время съёмок: он бил рядом, слишком близко. Я думал, что в один прекрасный день наброшусь на него, прижму к стене всем телом и впечатаюсь своим ртом в его губы. На минуту или на две. Но с другой стороны, это было самое прекрасное время. Мне просто было хорошо работать с ним, смеяться и ненароком касаться его руки, колена или волос. Пресс-конференции и промо-туры тоже стоят много чего: нервов, бессонных ночей….Нет, нет, мы с ним не спим и не спали. Я говорю сейчас исключительно про свои бессонные ночи.
Я думал, расстояние лечит, честно, я пытался заставить себя принять эту мысль. Не верьте, становится только хуже. Ты думаешь, что тебе лучше, когда ты перестаёшь чувствовать это внутри себя, однако на смену испаряющейся части тебя не приходит ничего, остаётся пустыня, безлюдная, жестокая. Ты ищешь оазис – прокручиваешь в голове разговоры снова и снова – и понимаешь: я хочу обратно к этому источнику воды, силы, страсти, жизни… Так что знаете, я по-прежнему хочу отыметь Пайна, где угодно и когда угодно, вылизать его кожу и уснуть, уткнувшись носом ему в шею, но моим мечтам не суждено сбыться.
После последнего предложения аудитория замолкает. Зак думает, что оглох: он слышит только гул крови в ушах и биение собственного сердца. Но через мгновение начинаются несмелые, тихие хлопки, затем смешки – добрые, без намёка на чернь - в итоге помещение утопает в улыбках фанатов, каждый из них улыбается своим мыслям по поводу услышанного.
Квинто изрядно их повеселил, о да. Он такой умница и молодец.
Иголки внутри тела растекаются ртутью: они больше не колются, теперь это просто ядовитое вещество в крови, плазме, слюне, поте и других жидкостях организма. Рано или поздно они отравят его.
Но не сейчас. Сейчас Заку чертовски хорошо, не больно, тепло, как когда-то было на съёмках. Ох, это божественное чувство, когда ты сказал пусть даже незнакомым людям правду, залил свои переживания, этот болезненный коктейль прямо в их жаждущие глотки, которые в пору перерезать… Они проглотили, они восприняли всё как шутку, стёб, не более того. А ты…Ты упиваешься тем, что тебе стало легче и… спокойнее. Хотя бы на время.
О, это волшебное чувство, это одно из немногих оставшихся у Зака чувств, из-за которых есть смысл открывать глаза по утрам.

[Гость]

маленький намек на садомазо.

первая чать (интригующая)

На очередной вечеринке Крис случайно серьёзно обижает Зака, насмешливо
отзываясь об истории, которую Квинто просил никому не рассказывать, и
шутит о нем прилюдно для того, чтоб красиво зарисоваться перед
новенькими в компании девушками. Зак уходит, Крис сначала не понимает,
насколько сильно ранил друга, но потом внезапно осознает, что поступил
плохо и уже слегка нетрезвым идет просить прощения...
Стук в дверь.
-Кто там?
-Зак, можно войти? Есть разговор.
-Ты уже отлично себя показал сегодня, а я хочу спать. Вали отсюда.
-Я пришел извиниться.
-И такое бывает?
-Может хватит перекрикиваться через дверь? Впусти. Пожалуйста.

[Гость]

часть вторая (приближающая)

...
Полусонный, злой и обиженный Квинто открывает дверь и жестом
показывает Пайну: проходи. Крис, мучаясь от угрызений совести, заходит
и, переминаясь с ноги на ногу, начинает "с места в карьер": "Послушай,
ты мой единственный друг, я не успокоюсь, пока не узнаю, что ты
простил эту сегодняшнюю выходку. Но, честное слово, я как-то не
подумал..." Зак не дает закончить фразу и горько, но в то же время
ехидно, замечает: "Ты никогда не думаешь. В этом-то и проблема. Если
бы такая фигня случилась только сегодня. Но ты постоянно делаешь
ерунду, потом забываешь, не замечаешь вовсе или полушутя извиняешься,
потом заново. Как мне это надоело!" - Квинто, скорее раздосадованно,
чем агрессивно, бьёт по стене кулаком. Выражение лица у него при этом
похоже на выражение лица матери любимого сына, на которого постоянно
жалуются в школе, который влазит в драки, теряет деньги и т.д., доводя
её до слез и истерик столько раз, что в какой-то момент эмоций уже не
остаётся. Во время этого монолога Крис, в свою очередь, походил на
человека, который в какой-то момент полностью осознал всю
неправильность своего поведения по отношению к другу.
будет ещё две

[Гость]

чать третья (добавляющая)

"Знаешь, сколько
раз мне хотелось тебя избить, обидеть чем-то равноцнным твоим
выходкам?" - продолжил Зак. "Сколько раз я планировал схему мести,
думал, как заставлю тебя приползти на коленях и плакать?" На этих
словах Крис внезапно упал на колени и не поднимая глаз на собеседника
тихо сказал: "Ну вот. Я на коленях и я прошу прощения. Ударь меня,
если это поможет." "Поздно" - отрезал Квинто даже не посмотрев в
сторону Пайна. Спустя несколько минут неловкой тяжелой паузы, он всё
же развернулся к не менявшему позы Крису и продолжил: "Теперь мне
абсолютно безразлично - будешь ты страдать или нет. Живи как хочешь и
говори обо мне что хочешь, тебе ведь важно нравиться всем этим
раскрашенным девицам - вот и добивайся их. А меня избавь от своей так
называемой дружбы. И не надо унижаться и давить на жалость. Будто я не
знаю, какой ты отличный актёр."
"Но Закари, мне искренне стыдно... Мне трындец как стыдно!" -
срывающимся голосом начал Пайн.

[Гость]

часть четвертая опошляющая

Зак порет Кирка, а потом они по два раза неистово удовлетворяют друг друга.

[Гость]

426 слов, клыкастый крис/зак.

Ты можешь делать вид, что тебе неприятно, противно и больно. Ты можешь уворачиваться от моих рук, губ и зубов сколько душе угодно, но свою же кровь ты обмануть не в силах, знаешь ли: она горячим, страстным огнём полыхает в моей глотке, обжигает металлическим солёным пламенем и змеёй скользит в желудок.
Я раздираю твою губу 13 и 23 зубами, мягкая плоть податливо лопается от напряжения, и я не знаю, мои клыки ли этому виной или это ты сам: посредством своей собственной крови эгоистично хочешь забраться внутрь меня. Ты солёно стонешь мне в рот, просовывая между моих зубов свой мокрый от смеси слюны, эритроцитов, тромбоцитов и прочих кровяных телец, язык. Ты любишь рисковать: а вдруг я прокушу и его?
Нет, мне достаточно твоей кровоточащей губы, сухой и шершавой раньше, но теперь такой влажной и блестящей, причиняющей тебе боль: щиплет не только ранка, но и мелкие трещинки, благо губы у тебя сегодня обветренные, прямо как мои собственные. Вот видишь, Закари, не только сахар может причинять удовольствие: соль тоже бывает в сладость.
Я засасываю твои губы себе в рот, поэтому ты начинаешь шумно дышать носом, дышать быстро, но глубоко и...рвано. Твои капилляры, как оказалось (как оказывается каждый чёртов раз) располагаются слишком близко к поверхности кожи, так что с губы сочится прилично так: я ощущаю, как твоя кровь течёт по моей шее.
Я вылизываю твоё лицо, расписываю скулы, виски, глазницы как художник, у которого осталась только красная краска и совсем не осталось самообладания. Ты улыбаешься и закусываешь пораненную, намеренно пораненную мною губу, сдерживая рвущуюся наружу хриплое «Крис», когда я обсасываю мочку твоего уха. Я возвращаюсь к твоим сжатым губам (у меня закончилась краска, родной) и жадно просовываюсь в твой рот, прошу добавки.
Если бы ты открыл свои глаза, ты бы увидел, что светло-голубая пелена моих сейчас сменилась синим полотнищем с оттенками красной артериальной, с вкраплениями бордовой венозной крови. Но я предусмотрительно замазал тебе веки: соль будет жечь тебе глаза, ты знаешь это и поэтому продолжаешь агонизировать, не поднимая розовых мокрых век.
Моя грудь взмокла от пота и того, что льётся на неё из наших ртов. Я пьян твоей кровью, жаром дыхания и пульсацией наших кровавых ртов. Я готов поклясться в том, что мой желудок завтра не будет страдать от выпитого сегодня, а ты не будешь корчиться при разговоре, ведь разодранная губа будет болеть приятно.
Твои зубы вонзаются в меня, ты причмокиваешь губами, делая их алыми не от собственной, а от моей крови, и сделав пару маленьких солоноватых глотков, не выдерживаешь, открываешь свои тёмные блестящие глаза и шипишь:
- Кристофер…
Я знаю вкус наших отношений. Ты тоже знаешь. Теперь.
Соль сладка как никогда.

[Гость]

Пинто, мпрег, недосекс

В последнее время у Закари все валится из рук. Хотя, может оно и раньше валилось, но только тогда у него не было проблем с подниманием уроненного с пола.
Потому что раньше ему ничего не мешало.
Тихо матерясь, Зак опустился на колени, затем согнулся пополам, одной рукой упираясь в пол, второй придерживая круглый живот, и огляделся по сторонам. Пропажа быстро обнаруживается под столом в самом дальнем углу, по закону Мерфи не иначе.
Заку моментально стало жаль себя, свою несчастную больную спину, опухшие щиколотки, ноющие набухшие соски и наполовину вставший член. Член – это отдельная история, теперь он почти всегда был в полувозбужденном состоянии.
- Кристофер! - отчаянно позвал Закари.
Крис тут же влетел в комнату взъерошенный, и сверкающий голубыми глазами, как дикий кот.
- Что ты опять кричишь? – зашипел он, - Я только его уложил, а ты разбудить хочешь?
Зак судорожно вздохнул, с трудом сдерживаясь, чтобы не наброситься на Криса с обвинениями. А Пайн тем временем сообразил, что Зак не должен ползать по полу на четвереньках, опустился рядом на корточки и совсем другим тоном спросил:
- Зак, тебе нехорошо?
- Да! - взорвался Куинто. - Что за идиотский вопрос? Как будто в таком положении мне может быть хорошо!
- Нечего на меня срываться, - проворчал Крис, помогая ему подняться.
- Извини, - без тени сожаления в голосе отозвался Зак.
Они еще долго ворчали друг на друга, пока Куинто устраивался на кровати, а Пайн обкладывал его подушками. Потом Крис сел рядом, положил ладони на его живот и начал медленно поглаживать, Зак ухмыльнулся, задирая футболку повыше. Крис поцеловал его в пупок, провел пальцами по дорожке темных волос, погладил мягкую растительность на груди и, наконец, коснулся губами розового напряженного соска. Зак задушено всхлипнул, и положил ладонь Крису на затылок, не давая отстраниться.
Ощущение было невыносимое и вместе с тем невозможно приятное, Пайн посасывал мягко и осторожно, но требовательно, шумно дыша носом. Зак не мог не улыбнуться его сопению, настолько трогательным оно казалось. Крис ненадолго отстранился, а потом накрыл ртом второй сосок. Закари стало трудно дышать, член теперь стоял полностью и неприятно терся о мягкую ткань домашних штанов. Несмотря на это, он помалкивал, зная, что Кристофер может в любую минуту остановиться и заявить, что им на самом деле НЕЛЬЗЯ. Но Пайн понял его без слов, он оторвался от груди Закари и потянулся за поцелуем, одновременно запуская руку ему в штаны. Заку хватило несколько уверенных движений крисовой ладони и его языка во рту, чтобы кончить. Кристофер продолжал целовать его, мгновенно расслабившегося и взмокшего. Куинто отвечал лениво, полностью отдав инициативу. Ему, наконец, стало действительно хорошо, лучше могло бы быть только, если бы Крис сейчас лег рядом, и, положив голову Заку на плечо, принялся поглаживать его живот.
Из соседней комнаты донеслось жалобное хныкание, а потом требовательный писк. Криса как ветром сдуло с кровати. На пороге тот остановился, явно собираясь что-то сказать, но Зак замахал на него рукой, и Пайн тут же исчез.
Куинто страдальчески вздохнул и покосился на стол, нужно было как-то подняться и достать из-под него сотовый телефон Кристофера.

[Гость]

Пинто, хоррор, х/к, стеб. Трое маньяков сделали с Заком что-то ужасное

Крис волновался. Он выкурил уже полпачки сигарет, сожрал все заковы яблоки и теперь ходил кругами по комнате, то и дела проверяя пропущенные звонки на своем мобильном. Пропущенных не было. Зака тоже. Крис чертыхнулся, уже как минимум пятьсот раз он говорил Закари «найми бодигарда!» Но нет, упрямый Куинто считал, что его никто не тронет, и шлялся по улицам в одиночестве. Открытый гей, известный актер и такая беспечность.
В два часа ночи Крис решил начать обзванивать больницы, полицейские участки и морги. Но только он устроился на диване с телефонным справочником, послышался скрежет ключа в замочной скважине, а потом тихий скрип входной двери. Кристофер пулей помчался в прихожую.
Когда Пайн увидел Зака, у него внутри будто что-то оборвалось. Закари был абсолютно лыс, брови, судя по всему, были выщипаны, а на щеках, там, где уже должна была проступить черная колкая щетина, виднелись красные пятна, его одежда пребывала в беспорядке, но самое страшное – Закари плакал, беззвучно беззучно глотая слезы. Крис тут же сгреб его в объятия, прижал к себе, в отчаянном порыве успокоить, защитить и то, как Зак мгновенно начал оседать в его руках испугало Криса еще больше.
Он отвел Зака на диван, усадил и сам устроился рядом, так тот мог положить голову ему на плечо.
- Расскажи мне, Зак, - шепотом попросил Крис.
Он должен был знать все, чтобы решать, что им делать дальше. Вызвать врача, заявить в полицию или попытаться справиться своими силами.
- Они напали, когда я был в паре кварталов от дома, - начал Зак срывающимся голосом, - прижали какую-то тряпку к лицу, и я отключился, очнулся в каком-то подвале. Их было трое, один ростом, как Джей Джей, двое других высокие, накачанные. Они… они раздели меня.
Зак разрыдался горько и отчаянно, Крис обнял его крепче и ласково зашептал:
- Тшшш. Все-все, Закари. Все закончилось, тебя никто не тронет.
Зак с трудом сглотнул и продолжил:
- Один держал меня, а второй… Второй… Остриг волосы с моей голову. Потом сбрил… Нет. Это был депилятор. У него в руках был депилятор! И мои брови… Потом волоски на груди и вокруг сосков… Подмышки… И даже ТАМ!
Зака затрясло, и Крис стал поглаживать его по спине, тихо уговаривая успокоиться и шепча нежности, пока тот снова не смог говорить.
- Они раскладывали мои волосы по разным пакетам, Крис, а когда на мне не осталось ни одного волоска, они… Они…
Кристофер застыл, он боялся пошевелиться. Боялся услышать самое страшное.
- Они снова одели меня, привезли туда же, откуда забрали, и выкинули из машины, - закончил Зак.
Крис понял, что все это время не дышал.
- Значит тебя не…? – неуверенно спросил он, даже произнести это слово было трудно.
- Меня не что? – спросил Зак дрожащим голосом, в котором, впрочем, уже отчетливо слышались требовательные нотки.
- Ну не… - промямли Крис.
- Нет, Кристофер, меня насиловали. Уж поверь, в таком случае, я бы всем навалял! Да, если я их еще встречу, они у меня попляшут! – объявил Зак.
Крис не стал спорить, самые ужасные опасения не подтвердились, и он чувствовал огромное облегчение. Словно гора с плеч упала. Какие уж тут возражения?
- Мне нужно в душ, - заворчал Зак, выбираясь из его объятий, - а то провонял этим подвалом. Вот суки! Хорошо ресницы не тронули. Тот, что был ростом, как Джей Джей скомандовал им, чтобы глаза не трогали, потому что мне еще на нескольких пресс-конференциях светиться. Какой заботливый. Охренеть!
Зак принялся громко возмущаться, но Крис его уже не слушал. В голове крутилась одна единственная мысль, точнее обрывок фразы Зака «на мне не осталось ни одного волоска».
- Зак! Иди в душ!
Куинто замолк и удивленно вскинул ощипанную бровь.
- И клизму сделай.
- Я не в настроении, - фыркнул Закари.
- Сделай!

- Своооолочь, - протяжно стонал Зак.
Локти и колени дрожали, истерзанные губами Криса соски саднило, возбужденный член истекал смазкой, в заднице хлюпало от слюны.
- Криииис… Я не могу больше… Вставь! - в очередной раз взмолился Куинто.
И Крис вставил. Обильно увлажненные смазкой пальцы.
- Блять! – возмутился Закари.
Но Пайн его словно не слышал. Свободной рукой он поглаживал его бедро, потом спину, затем переключился на живот и грудь. Зак уже начал думать, что пытка удовольствием никогда не закончится, когда Крис, наконец, убрал пальцы и вошел в него во всю длину. Но прежде, чем начать двигаться, он склонился к уху Куинто и промурлыкал, обдавая горячим дыханием.
- Ты такой потрясающий. Гладкий.

Когда на следующий день Зак открыл ноутбук, чтобы поискать в Интернет-магазине какую-нибудь безделушку, вроде своего кулона. Нужно же чем-то себя побаловать, после стресса и бессонной ночи. Все веб-страницы пестрели рекламными блоками «Волоски из бровей и с других частей тела Закари Куинто. Всего 100 долларов за штуку. Торопитесь! Предложение ограничено!»

[Гость]

460 слов, пинто, обнимашки в японии

Это статическое электричество: когда ты касаешься моей спины, я ощущаю себя не человеком, а просто миллиардом заряженных атомов. Рассыпаюсь, задержи руку на пояснице секундой дольше – и меня не станет.
Сквозь ткань рубашки чувствую петли, дактилоскопические завитки на подушечках твоих пальцев. О, что эти пальцы могли бы сделать с моим телом, о, что они и так делают с моим самообладанием. Ты оставляешь на мне ожоги, Закари, одежда уже превратилась в угольки, ведь я прав? После твоих прикосновений кожа краснеет, появляются волдыри, налитые лимфой с примесью крови. Ты убиваешь, медленно, сладко, но ты же лечишь: мгновение после я ощущаю приятный холодок, от которого невольно вздрагиваю сам и от которого по спине бегут мурашки. Под твоими бархатистыми руками моя кожа регенерирует, и на новой, розовой и незащищённой тонкой плёнке остаются отпечатки твоих пальцев.
Ты чуть приобнимаешь меня за талию, аккуратно сжимаешь… Боже, сожми же сильнее, доберись до моих костей, накрути нервную паутину, жилы и вены на кулак, потяни на себя и прижмись к моей спине грудью. Дыши со мной в такт… Дыши мне в шею, Закари.
А может, у тебя на кончиках пальцев иглы и ты вводишь мне яд внутримышечно: меня бросает в жар. Душно, чёрт дери, как же душно, как мало кислорода, как мало места, как мне мало самого себя, как я хочу вырваться из собственного тела. Пот струится по лопаткам вниз, оставляя после себя невидимые рвы и канавы, но, благо, хорошо впитывается в ткань, и ты не успеваешь почувствовать, что я весь мокрый. Что я теку от одной твоей руки на своей спине.
Боковым зрением замечаю, как ты улыбаешься и делаю это в ответ. Собственно говоря, ответственные за мои губы мышцы сейчас единственные функционирующие мышцы в моём организме.
Хотя, извини, лгу: есть ещё пару, подробности опущу, но смысл того, что со мной в таком состоянии можно было бы сотворить, ты уловил.
Шея затекает, позвонки ноют. Приятно ноют, я чувствую каждый из них, но всё равно не могу повернуть к тебе голову хоть на миллиметр. Просто стою, улыбаюсь и ощущаю твой тёплый взгляд своей левой щекой.
А ты, наверное, слышишь, как колотится моё сердце, да? Я содрогаюсь при каждом его ударе, ей богу, кошмар какой-то. Да, точно, слышишь же и поднимаешь правый уголок губ: так, чтобы видел только я.
Сволочь, ты трахаешь меня сейчас уголком губ, ты понимаешь это? Ты ещё туда кончик языка высуни, облизни этот вдруг пересохший участок кожи!
Ты знаешь, какие действия ментально сейчас со мной совершаешь, и у меня внутри от этого выбивает пробки: твой язык мелькает с правой стороны рта, с моей стороны твоего рта, с твоего моего рта!
Убирая свою руку, ты быстро проводишь большим пальцем вниз по спине, пересчитывая позвонки.
Твоё это статическое электричество, Квинто, когда-нибудь поджарит меня, безжалостно оборвёт мою чёртову жизнь.
Эту маленькую смерть от разряда в 220 вольт мы ощутим вместе, одновременно.


Для справки: В старые времена оргазм во Франции называли la petite mort (маленькой смертью), потому что в этот момент испытываешь мощнейшие эмоции, полностью утрачиваешь самоконтроль и, как бы, умираешь психологически. Чтобы возродиться вновь.

[Гость]

2204 слова, трэдсон\дэнни - 3, анон просил про допрос, но мой мозг опять меня отымел, и я не знаю в общем... оно странное вышло. крипи, как обычно

Он бы предпочёл телесные наказания, а не эту пытку изоляцией, будь у него выбор. Дэнни бы с удовольствием подставлял свою спину под удары плети, терпел бы удушение раз за разом, вслушивался бы в стук капель крови о кафельный пол, захоти Тредсон всего этого.
Оливер поставил табу на тактильных контактах: любые прикосновения в этом доме теперь стали запрещены.
Он обозначает эту свою позицию и аргументирует своё решение, когда утром Дэнни, всё-таки принявший за ночь новую сторону Оливера - тот сексуальный опыт с мёртвой девушкой – подходит к нему со спины и кладёт подбородок на напряжённое плечо:
- Что готовишь?
- Плавлю сахар, - говорит Оливер, размазывая слова по воздуху, как ту готовящуюся карамель по сковороде. Лицо доктора остаётся безэмоциональной маской. – А моя ночная просьба всё ещё в силе: не трогай меня, - он прекращает помешивать становящийся янтарным густой сахарный сироп и добавляет, опустив в порыве слабости веки: - Пожалуйста, так действительно будет лучше.
- Хорошо, - Дэнни отходит на 2 метра в сторону и упирается руками о раковину, - только объясни мне, глупому слепому мальчишке, как это связано с тем, что сейчас с нами, между нами, происходит. Я подумал, о том, что ты делал, пока меня не было, и… - Дэнни теряет жёсткость в голосе, с которой было начинал, - В общем, слушай, у каждого свои косяки, и, зная тебя, могу просто сказать, что это был твой особый способ снятия стресса, - ему тяжело говорить, каждое слово отдаётся болью под рёбрами, но он продолжает: - Это не меняет моего к тебе отношения. И ничто этого не изменит.
Оливер оставляет плиту без присмотра, вытирает полотенцем вспотевшие ладони.
- То, что я совершил – ужасно, не ищи этому оправдания, Дэнни. Ты должен оставаться собой, я – собой. Я не хочу, чтобы ты становился жестоким, циничным, холодным как я, поэтому нам лучше не прикасаться друг к другу какое-то время, – в голосе Тредсона нет ни намёка на эмоции: это кремень, о который можно легко порезаться до самой кости. - Ты знаешь, что я был лишён телесных ласк в детском и юношеском, и…просто лишён и всё. Своими руками, губами, телом, ты подарил мне так много тепла, что в итоге сам стал остывать. Это неправильно и это нужно прекратить. Ты станешь тем Дэнни, которого я встретил 3 месяца назад, я стану тем монстром, которым был на протяжении 12 лет.
Дэнни хочется наброситься на Тредсона, заткнуть его рот собственным, самым романтичный образом доказывая, что он всё так же добр и наивен, как и ранее. Но подлый, хриплый внутренний голос соглашается с гипотезой Оливера о причине разлада и парень ничего не может с этим поделать: он действительно стал жёстче и грубее.
- Ладно, но мы же можем…просто разговаривать, да? – с надеждой спрашивает Дэнни, и выдавливает из себя улыбку: искреннюю, рвущуюся ночным мотыльком к такому желанному утвердительному ответу, - Ты же разговаривал до того, как мы встретились.
- Да, нам просто будет нельзя трогать друг друга, - Тредсон, хоть и видит ангельскую улыбку Дэнни, намёк на которую раньше мог превратить его из ежа в пушистого котёнка, но не позволяет интонации смениться и смягчиться ни на один оттенок. Оливер вдыхает дым, начавший заполнять помещение: - Твой завтрак сгорел, мне жаль.
Дэнни шумно глотает обиду – не за испорченную карамель, совсем нет - но улыбается шире.
- Я не голоден, - он пожимает плечами, стряхивая пелену отчаяния, и уходит обратно в комнату.
Он сидит в ней практически безвылазно 5 дней. Оливер готовит ему, убирает посуду, приносит плеер с аудиокнигами и несколько потрёпанных томов, написанных шрифтом Брайля.
- Хм, - ухмыляется Дэнни, проводя пальцами по корешку, - Ричард Бах. Мне в детстве «Джонатана» читали, хорошая вещь.
Тредсон давит в себе агрессию, зародившуюся в момент упоминания Дэнни своего детства, ритмично сжимает и разжимает кулаки. Вены на его кистях вздуваются, как подвижные русла рек они плавно двигаются под натянутой кожей.
- Чайки, как вы знаете, не раздумывают во время полета и никогда не останавливаются. Остановиться в воздухе - для чайки бесчестье, для чайки это – позор, - Дэнни целует рельефную бумагу кончиками пальцев и зачитывает вслух кусок из «Чайки по имени Джонатан Ливингстон».
- Ты думаешь, ты чайка, мальчишка? – перебивает Оливер. Его глаза блестят при свете лампы: Дэнни может читать в темноте, свет доктор зажёг только для себя.
- Тшш, - Дэнни подносит палец к губам, призывая Тредсона молчать и слушать дальше, - Но Джонатан Ливингстон, который, не стыдясь, вновь выгибал и напрягал дрожащие крылья - все медленнее, медленнее и опять неудача, - был не какой-нибудь заурядной птицей.
Большинство чаек не стремится узнать о полете ничего кроме самого необходимого: как долететь от берега до пищи и вернуться назад. Для большинства чаек главное - еда, а не полет. Больше всего на свете Джонатан Ливингстон любил летать. Но подобное пристрастие, как он понял, не внушает уважения птицам… Я думаю, чайка – ты.
Тредсон победно ухмыляется, гладит себя по коленям и говорит с интонациями Кровавого Лика, с чуть заметным надрывом и какой-то иррациональной детской радостью:
- О, Дэнни, ты снова становишься собой, наша терапия, безусловно, идёт тебе на пользу…
Кровавый Лик, как и Дэнни, постепенно избавляется от своего недуга: Оливера Тредсона.
***
Дэнни скучает по Оливеру, он изголодался по его прикосновениям, нежным или жёстким, медленным поглаживаниям по бедрам и быстрым, резким проникновениям внутрь.
Он закрывает глаза перед сном и каждый раз визуализирует лицо Оливера. Пытается представить его губы, разрез глаз, брови, морщинки на лбу, когда он злится, шершавые щёки и подбородок, нос, который всегда казался Дэнни смешным. Он забывает, что ощущал раньше, он почти не может вспомнить это приятное покалывание подушечек пальцев: образ доктора ускользает с каждым вздохом, рассыпается дымкой.
Это больно. Будь Дэнни жестоким, бесчувственным, замороженным, как того не хотел Оливер, ему бы не было сейчас так паршиво: холод хороший анестетик как никак.
Спустя ещё пару дней, Дэнни осторожно, боясь спугнуть Тредсона, что, в принципе, стало опять невозможным, спрашивает:
- Ты снова стал монстром, Оливер, я – хорошим мальчиком… Может, пора отпраздновать это событие…Можно мне до тебя дотронуться?
- Нет.
Дэнни предполагал такое развитие событий, но всё же надеялся на иной исход, в котором план Б не понадобился бы.
- Тогда можно я просто словами опишу, как я к тебе прикасаюсь? – он нервно теребит кусок пледа, застилающего его постель, - Мои руки останутся при мне, обещаю.
Тредсон анализирует предложение минуты две-три, Дэнни терпеливо ждёт, не шелохнётся.
- Начинай, - доктор вальяжно закидывает нога за ногу и с интересом начинает наблюдать за сутулой фигурой на кровати.

[Гость]

2204 слова, трэдсон\дэнни - 3,продолжение

Мои пальцы скользят по твоей щеке. Я сжимаю твои ключицы, большими пальцами прижимаюсь к яремной ямке и слышу, как бешено колотится твоё сердце. Твоя кожа горячая, хотя ты и отрицаешь это…
- Нет, она действительно горит, - вдруг произносит Тредсон, и Дэнни слышит, как тот меняет своё положение тела в кресле, - Продолжай.
- Я возвращаюсь к лицу, прощупываю каждый миллиметр твоей порозовевшей кожи. Жёсткие волоски на щеках…
- Я гладко выбрился с утра, - Оливер странно хрипит.
- Прости… - Дэнни шумно глотает накопившуюся во рту слюну, - Ты настолько совершенен сейчас, ты фарфоровый, я боюсь надавить пальцами сильно…
- Не бойся, мне приятны твои руки.
- Правда? Тогда…Я кладу указательные пальцы на твои закрытые веки и медленно поглаживаю глазные яблоки сквозь тонкую кожу… Губами в это время я касаюсь твоих губ, сжатых в линию, но это пока… Я пробираюсь языком внутрь, раздвинув твои зубы, и касаюсь твоёго нёба. Ты вздрагиваешь. Я углубляю поцелуй, теперь притягивая тебя к себе за затылок…
Дэнни снова начинает судорожно выстраивать изображение Оливера в своём сознании. От этого такого забытого, родного лица, губ, коротких волосков за ушами вместо почти двухнедельной темноты внутри начинает подниматься буря эмоции: жажда, страсть, счастье, но…и страх.
Дэнни вдыхает воздух шумно, но всё же слышит, как Оливер снимает с себя брюки и начинает не спеша и с наслаждением дрочить, вслушиваясь в сладостные слова и хриплое от возбуждения дыхание мальчишки.
- Вы разделись, доктор?
- Да.
- Я скольжу губами вниз, вдоль твоего пищевода, вдоль этой линии, по которой обычно вскрывают грудную клетку патологоанатомы. Зарываюсь носом в волосы на груди, вырываю парочку из них своими зубами…
- Аррр!
- Я не замечаю, как волосы становятся сначала реже, потом снова гуще и жёстче. Мои колени слегка касаются твоих голых мизинцев…
- Да, - шипит Оливер, ускоряя движения собственной руки, - Я не могу ждать! Я хватаю тебя и насаживаю твой горячий рот на себя, вбиваюсь с животным остервенением и мне кажется, что я ощущаю своей возбуждённой головкой твои гланды. Знаешь, некоторым людям их вырезают… Я думаю, без них ты отсасывал мне глубже и лучше, Дэнни.
- Мне прекратить это делать?
- Не смей! – Кричит Оливер, сжимая член у основания и закатывая глаза к потолку.
- Я провожу языком вдоль и поперёк, два раза так и 4 так. Немного прикусываю ставшую красной кожу, затем всасываю её в себя. И так тоже несколько раз. Но ты снова хватаешь меня за голову и впечатываешь лицом в пах раз в три секунды. Я не ошибся с подсчётами на слух, Оливер?
- Нет, - но скоро будет две, я гарантирую.
Оливер близок к краю, он ловит воздух широко открытым ртом, будто сам кому-то минет делает.
- Я впиваюсь ногтями в твой зад, скребу, как дикий пёс и оставляю на тебе глубокие царапины…О, две секунды. ..
- Одна. Сейчас! Глотай!
- Я глотаю, Оливер, до последней капли.
Тредсон быстро встаёт с кресла, вытирает своими же брюками живот от спермы и выметается вон, всё ещё продолжая тяжело дышать.
Дэнни не чувствует себя использованным, он рад тому, что снова видит Оливера в своей голове. Ему тепло, терапия помогает.
Но спустя пару минут он чувствует, что сам тоже кончил: от одного их разговора, даже не прикоснувшись к своему члену. Он сидит на пледе в мокром от собственной липкой ещё неостывшей семенной жидкости белье. Его внутренняя боль продолжает изливаться наружу. Сейчас - слезами.
***
- Дэнни, глупый ,глупый, беззащитный, наивный слепой мальчик, - говорит человек напротив и цокает языком, - Зачем ты прикидываешься, что Оливер хорошо к тебе относился, на тебе есть следы насилия, сексуального, кстати, тоже.
- Ложь. Всё было по обоюдному желанию. И я не понимаю, о чём идёт речь, - Дэнни делает самое невинное выражение лица, которое только умеет.
- Так, сукин сынок, хватит дурака валять, - озлобляется мужчина, - Выкладывай: где он хранит трупы, как избавляется от тел и что он тебе сказал, чтобы ты его покрывал! Живо!
Он бьёт Дэнни по лицу: звон пощёчины отражается от бетонных стен комнаты допросов и вонзается в уши свидетеля десятком лезвий. Дэнни поворачивает голову и вновь смотрит в сторону следователя, но не видит его из-за царившего полумрака:
- Я же сказал вам, я ничего не знаю, он не посвящал меня в свои дела. Да какие у него могут быть дела?.. Он был добр, заботлив, никогда не сказал мне ни одного грубого слова. Секс у нас был животный, да, но, кажется, это не запрещено законом?..
- Законом запрещено убивать людей, снимать с них кожу и делать из неё обивку для мебели и фурнитуру! – полицейский кричит на Дэнни, наависая над ним, трясёт того за плечи.
- Он хороший человек, правда, он виновен лишь в том, что встретил меня слишком поздно…
- Хватит лгать, хватит! – человек открывает дверь и комнату озаряет светом. Дэнни наконец может видеть лицо мужчины: это блондин с ярко-голубыми глазами.
- Дэниел, можно его уводить? – спрашивает появившаяся из ниоткуда офицер.
- Да, уводите. Кровавый Лик совсем задурил мальчонке голову.
- Есть, шев.
Дэнни резко поднимают за шкирку и выволакивают вон. Он оборачивается к незнакомцу и в ужасе спрашивает:
- Валдесекки?
- Конечно, - ухмыляется следователь Дэниел себе самому, - а ты думал, кто ж я такой.
У мужчины за спиной начинают появляться крылья, нос удлиняется и превращается в клюв: человек огромной чайкой Джонатоном Ливингстоном взлетает ввысь.
Когда Дэнни просыпается, его щеку саднит. Он касается лица рукой и чувствует там влагу, подносит пальцы к носу: пахнет кровью.
Он несётся к двери, прочь, прочь из этой комнаты для допросов, из этого ада. Он бежит, хлопая в панике ладоням по стенам, на автомате поворачивая налево, ещё раз налево и в итоге врывается в спальню Оливера:
- Я не предам тебя, слышишь, - он подлетает к нему, наклоняется и начинает колотить по лицу, не ощущая эйфории от таких желанных касаний кожи к коже. - Пускай он опять будет меня бить, разобьёт мне вторую щеку, пусть, пусть… - Дэнни говорит так быстро, что забывает дышать, - Я буду с тобой, чёрт возьми, я есть с тобой!
Дэнни Валдесекки рассекает руки о металлический подлокотник, но не чувствует боли, и продолжает рьяно бить по металлу, по лицу Тредсона, и снова мимо…
Оливер вскакивает с постели, как ушибленный током, на автомате хватает трясущиеся кровоточащие руки, прижимает к губам, целует, прекращая тем самым свою тактильную голодовку. Но не произносит ни слова, ни звука. Тредсон обхватывает Дэнни крепко-крепко, до боли в лопатках – своих и чужих – ждёт, пока тот не прекратит метаться и трястись, и шумно дышит ему в ухо.
- Если ты будешь думать, что я расскажу о тебе… о нас, - Дэнни всхлипывает, вымазывая нос Оливера разодранной собой же во сне скулой, - лучше сразу убей меня, пожалуйста. Пожалуйста, Оливер… Не отпускай меня.
Дэнни расслабляется и падает лицом в плечо доктора.
Тредсон не размыкает своих объятий ещё очень-очень долго.
На высоте тысячи футов он начал выходить из пике. Концы его крыльев были смяты и изуродованы ревущим ветром, судно и стая чаек накренились и с фантастической быстротой вырастали в размерах, преграждая ему путь.
Он не умел останавливаться, он даже не знал, как повернуть на такой скорости.
Столкновение - мгновенная смерть.
Он закрыл глаза.

[Гость]

514 слов, пинто, про телефонные разговоры ночью

Крис рассыпается золотым песком в руках, просачивается между пальцев, остаётся пылью, приятно обволакивающей каждую линию на ладонях и мелкие поперечные складки кожи, как порезы, у фаланг пальцев. Возможно, он впитался бы внутрь, залез под кожу, но там совершенно нет места: он уже там, под тонкой бежевой оболочкой пульсирует в сосудах. В наполненный до краёв сосуд нельзя налить больше, чем в него вмещается.
«Выйди из меня для того, чтобы позволить мне впустить тебя снова, чёртов ублюдок Пайн»
Эти мешки под глазами с каждым днём становятся всё тяжелее, словно в них кто-то статично добавляет по ложке битых кирпичей. Тёмные глаза тускнеют в неярком свете ночника, но совсем не от недостатка освещения. Нехватка сна, хорошая попойка? Тоже нет, это просто оправдания, которым верят все, но не верит один.
Оправдываться перед самим собой – это очень сложно, больно и выматывающе.

Кристофер не может уснуть, ворочается с боку на бок, накрывается фланелевой простынёй с головой, собирая вокруг своего тела остатки дневного тепла. Бесполезно. Он дышит в мягкую клетчатую ткань чужой, нет, не чужой, рубашки и прикладывает пышущий после этого его сумасбродного действия кусок материала к лицу. Но холод не отступает, и спустя минуту даже этот крохотный клочок тепла растворяется в воздухе. Пайну хочется чужого горячего тела рядом, солоноватого привкуса слюны и пота на губах и кислого запаха ставшего привычным парфюма на собственной шее. Рубашка Зака молча обнимает Криса за плечи своими мятыми рукавами: засыпать таким образом не так страшно и холодно. Хорошо, если бы удалось уснуть.

- Привет, - шепчет Закари в трубку.
- Угу, - Крис плотнее заворачивается в внезапно ставшую такой тёплой рубашку, - как твои модные показы? Как репетиции?
- Никак, - пожимает он одним плечом: другое упёрто в подушку, - А твои?
- И мои. Я пытаюсь забить себе голову хоть чем-то, чтобы не думать…
- О чём?
- Ни о чём.
- Пайн, прекращай, а, - мёдом разливается голос Квинто на другом конце провода в ночной тишине номера Лондонской гостиницы.
- Я устал, Закари, я так устал, - Крис шумно выдыхает в трубку и прикрывает глаза, пытаясь унять подступающую дрожь.
- Ну, - усмехается Зак, - эти фэшн-мероприятия та ещё нервотрёпка.
- Я не об этом, Зак.
- Да понял, я, понял. Мы все устали и нам всем нужен отдых, да?
- Да. Мы с тобой как-то эмоционально истощены что ли…
- И мы знаем, что именно этому причина.
Они молчат каждый в свою телефонную трубку. Динамики еле шипят от вдыхаемого и выдыхаемого воздуха и в Нью-Йорке, и в столице Великобритании.
- Отдыхай. Спи. Я буду дышать в трубку, пока ты уснёшь, хорошо, Зак?
- Да, спасибо. Я тоже буду дышать тебе, пока не уснёшь ты. Кристофер.
Они вытаскивают друг друга из болота усталости, тоски и одиночества каждую ночь. Чей измотанный мозг и покалеченная нервная система сдаются покровам ночи первыми - неважно и несущественно. Мужчины просто не замечают, когда кто-либо из них уже не просто дышит, а именно сопит во сне, и просто продолжают наполнять собственные лёгкие кислородом и спокойствием.
Крису снится Зак в рубашке, а позже и без неё.
Закари видятся золотые вихры на шее и его собственные руки, тонущие в этих солнечных волнах.

[Гость]

~ 600 слов. Пинто. Тактильный голод.

- Тактильный голод, Кристофер? - спросил Зак, похлопывая друга по спине и, наконец, выпуская из объятий.
Когда он это сказал своим обычным немного ленивым урчащим голосом, насмешливо поблескивая темными глазами, Крис готов был провалиться сквозь землю. Мужикам не положено испытывать потребность в объятиях, похлопываниях и поглаживаниях. И уж тем более не положено обнимать подушку или плюшевого зверя, чтобы успокоиться и заснуть. Только его нервная система ничего не хотела знать о том, что кому положено, она просто требовала тепла и прикосновений. И он понятия не имел, чем вызвана эта потребность, но очень стыдился ее и старался скрыть, делая все чтобы не выглядеть назойливым и не вызывать у окружающих подозрения. Но, похоже, он старался недостаточно хорошо.
- Да, - ответил Крис, растягивая губы в легкомысленной и немного кошачьей улыбке, которую берег специально для неловких моментов, - Представляешь, Зак, такая херня. Но неужели меня так легко раскусить?
- Да. Ты только, что не ластишься к тем, кто вдруг решил тебя приобнять. И не один из моих знакомых парней не обнимается так подолгу, даже геи.
Такой откровенности Крис вынести не смог. Ему вмиг стало жарко и обидно, кровь прилила к щекам, и пришлось отвести взгляд, чтобы не видеть золотые искры веселья в глубине темных глаз друга. Он сжал зубы, судорожно придумывая предлог, чтобы уйти.
- Эй, - тихо позвал Зак, - Я не смеюсь над тобой. Крис, посмотри на меня.
Кристофер медленно выдохнул и поднял взгляд. Зак действительно не смеялся, но выражение глаз было каким-то... хитрым.
- Если все так плохо, можешь удовлетворять свой голод прикосновениями ко мне. Ты же знаешь, я не против объятий.
Крису тут же пришло в голову, что у Зак могут возникнуть определенного рода проблемы в результате такой нежной дружбы, но он только молча кивнул, боясь, что будет выглядеть еще более глупо, если озвучит свои мысли.

Зак оказался настоящим подарком судьбы. Они редко обменивались прикосновениями на публике, зато много и долго обнимались, уединившись в трейлере одного из них после окончания съемок. Вначале Крис вел себя осторожно, даже робко, боясь каким-то образом доставить другу неудобства, но у Куинто словно не было личного пространства. Как-то незаметно для себя Крис полюбил класть голову Заку на плечо или на колени. А тому в свою очередь нравилось перебирать его волосы. В таком почти идиллическом согласии они провели много времени и посмотрели невероятное количество фильмов.
Очень скоро Крис перестал нервничать и начал чувствовать себя уверенно. И именно в это время Заку приспичило ехать домой на выходные. Обе ночи Пайн не сомкнул глаз. На второй день он начал дергаться из-за пустяков. А к понедельнику так извелся, что еле дождался окончания съемок. Он буквально вис на Заке весь вечер и в итоге, в прямом смысле, напросился к нему в постель. Куинто как ни странно ничего не сказал, даже когда Крис в одной футболке и боксерах прижался к нему под одеялом.

Проснулся Кристофер от того, что чьи-то длинные пальцы умело орудовали у него в трусах, уверенно поглаживая утренний стояк. Стоило ему приоткрыть один сонный голубой глаз, как губы Зака коснулись его щеки. Крис что-то бессвязно проворчал, но вырываться не спешил. Он настолько привык к прикосновениям Зака, что даже самые интимные из них не вызывали у него тревогу.
- Крис, - мочку уха обожгло горячим дыханием, - ты ведь позволишь мне? Я осторожно обещаю. Будет совсем не больно.
Пайн только довольно усмехнулся. Рядом с Заком даже мысль о боли не вызывала отторжения. Тем более, когда его пальцы на члене двигались в такт его словам. Это было слишком лениво и сладко, чтобы сопротивляться. Кристоферу вспомнился, хитрый взгляд Куинто, тогда в самом начале их близких отношений, и, наверное, он должен был разозлиться, но вместо этого сам потянулся за поцелуем.